Анна Ривелотэ - Река Найкеле

Он должен был быть первым, но — не был. Ума не приложу почему. Мы тискались ночью в пустой школе, в гулком коридоре, именуемом рекреация, мне пятнадцать, ему шестнадцать. Помню, на нем была гимнастерка, а на мне — мой первый ситцевый лифчик. Я была горда, что лифчик впору, но стеснялась, что грудь так мала, а он клал мою руку себе промеж ног, и от этого я гордилась еще больше, я была как настоящая любовница. А он был такой взрослый, с большой, как у теленка, головой, серыми глазами с поволокой и разорванным ухом. А потом в рекреацию вошла влюбленная в него девушка Таня с гитарой и внезапно запела какую-то придурочную песню. Если кому-то интересно, кто нас ночью пустил в школу, то это мероприятие называлось «коммунарские сборы».

Он сказал мне, что работает вожатым, но не сказал где. Именно. Интуиция, как обычно, повела меня по ложному следу, и в девять утра, прогуляв занятия, я очутилась в незнакомом правобережье. Было минус двадцать. Я топталась перед школой, в которой его никогда не было, боясь войти. (До сих пор ненавижу этот желтый зимний свет, бьющий из школьных окон. Особенно мерзкий, хуже больничного, когда тащишься с чемоданом книг по снежной равнине, дрожа и зевая, и так десять зим подряд.) Провальная затея; я греюсь в вестибюле, а в кармане у меня лежит фантик от конфеты, которой когда-то он меня угостил. Больше мне нечего было хранить, не было ни подарков, ни записок, ничего. Только подростки умеют так мучительно и нелепо влюбляться.

Нам все не удавалось расстаться, видимо, потому, что мы толком и не встречались. Но он был первым, кто поцеловал меня. Проводил домой на такси, расплатился последней мелочью и, едва успев перейти дорогу, вдруг схватил меня за рукав полосатой стеклянной шубки и с размаху поцеловал зубами в зубы. Позже несколько раз мы сиживали при свече или стояли у окна молча. Это молчание иногда было нежным, иногда яростным, злым. Говорить было не о чем: мы еще ничего не знали. А потом меня перехватил другой.

Каким-то летом мы неожиданно столкнулись на городском празднике. Родители были на даче, и я увела его к себе. Мы спали на двухэтажной кровати: я наверху, он внизу. Было хорошо. Утром я влезла к нему под одеяло и с готовностью распахнула колени. Он неожиданно вскочил и оделся. Снова стояли у окна, уже при свете дня. Не знаю, откуда в его руке взялся сложенный пополам бумажный рубль, но он щелкнул им меня по носу. И ушел. Скоро я увидела его во сне. Как потом оказалось, наутро его забрали в армию.

Через два года он вернулся. Мы гуляли по городу. Зашли в подъезд с немодерируемой лестницей и поднялись на самый верх. За стеклянной стеной гулял осенний ветер. Из окна музыкального училища неслись звуки саксофона, не по-ученически заунывного и пронзительного. Он взял меня стоя, легко и безжалостно, не снимая пальто. Мы летели над городом, над ветром, над саксофоном, над временем, все так же молча. Говорить было не о чем. Мы были как-то неописуемо смертны в этот момент. Вся тщета, вся бессмысленность земная наполняла нас без отчаяния в кои-то веки. И нам это понравилось.

Потом он приходил еще. Мы мерзли на скамейке, сбежав из кинотеатра, и, держа меня за руку, он шептал: «Я хочу тебя» — а я хотела молчания. Однажды он увез меня на окраину, в частный дом. Была уже какая-то другая осень, а может, весна, и шел дождь. В доме было темно и пыльно. Когда мы рухнули на кровать, под матрасом зашуршали старые газеты, а в соседней комнате застонала старуха. Было очень страшно. Было так страшно, что, когда в институте к нам на лекцию пришел какой-то миссионер с переводчицей и после проповеди предложил отпустить грехи желающим, я осталась. Переводчица спросила, как меня зовут и в каком грехе я хочу раскаяться. Я назвала имя и заплакала. Молчание забило мне глотку. Миссионер взял меня за руки, и какое-то время мы просто плакали, глядя друг другу в глаза. Переводчица сказала: «Ступай, Анна, и больше не греши».

Но я согрешила. Каким-то летом — он уже был женат — мы приехали к нему домой. Он жил в бараке, где не было ванной, а только туалет. Он дал мне банку воды, и над унитазом я смывала с себя липкие следы его молчаливой любви. Это была наша последняя встреча. Жена должна была вернуться, и он торопился проводить меня. По дороге я спросила, любил ли он меня когда-нибудь. Он сказал: «С тобой было что-то, чего не было ни до, ни после». Это был единственный ответ, равносильный молчанию.

Вчера Йоши играл на какой-то корпоративной вечеринке. Договорились встретиться в центре после концерта и вместе поехать домой. Весь вечер просидела с подругой в «Гоголе». Скромно выпили, поговорили про всякую чушь, дошли вместе до метро, расстались, а он так и не позвонил. Спускаюсь в метро и на платформе замечаю издалека знакомый силуэт. Йоши в компании девы по имени Лиза. Вот это встреча! Лиза маленького роста, бледная и сутулая. Она — студентка и по совместительству драгдилер. Лиза может достать что угодно. Мой мужчина очень дорожит ее дружбой. Я не ревнива, но иногда мне хочется ее чем-нибудь ударить.

Йоши здорово пьян, как обычно и бывает после банкетов.

— Ты домой? А почему Рыжая не поехала к нам ночевать?

— Ты ее звал?.. Я не звала.

— Надо будет как-нибудь позвать. Каков мой рейтинг в ее глазах?

— Стремится к нулю.

— Врешь. Он не может стремиться к нулю, потому что он уже и так являет собой отрицательную величину и падает все ниже. Это крайняя степень заинтересованности. А мы вот с Лизой думаем, не поехать ли нам в Тушино отведать вкусных наркотиков. Ты ведь сейчас приедешь домой и ляжешь спать?

— Лягу.

— Ну а я поеду поторчу.

— А тебе не кажется, что мы встретились здесь не просто так?

— Послушай, если бы мы встретились в Черемушках, тут уже не отвертишься. Но встретиться на Тверской — обычное дело.

— А если я скажу тебе, что я в чулках?.. и другого белья на мне нет?..

— Ты считаешь это достаточным основанием для того, чтобы я поехал с тобой?

— Многие бы посчитали это достаточным основанием для того, чтобы поехать со мной.

— Это правда. Но я поеду в Тушино.

Кожей спины я чувствую триумф Лизы, на которую стараюсь не обращать внимания. Я прощаюсь с Йоши, и тут он, внезапно о чем-то вспомнив, расстегивает гитарный кофр:

— Дорогая, возьми вот это. Я украл для тебя на банкете. Дома скушаешь.

Он протягивает мне сигаретную пачку, в которую засунуто мятое пирожное, и пакетик из-под компакт-диска, набитый кусками сырного ассорти.

Мне приходилось видеть во сне массу странных, смешных, нелепых и пугающих вещей: милиционеров верхом на верблюдах; церкви без куполов и крыш, в которых продавали парики; крошечных синих свиней и бегемотов, которых мой отец убивал электрическим током; балерин, катающихся в тазиках со снеговой горы; бывала я и в загробном мире, и в пещерах, оборудованных киноэкранами. Подобная чушь давно не снится мне, ума не приложу, зачем все это помнить. Но если уж выбирать самое-самое… наверное, это сны, в которых я была одержима Дьяволом.