Андрей Макаревич - Живые истории

А правда, что это мы его так любим? При всей любви наших трудящихся к праздникам вообще Новый год все-таки стоит на особом месте. Ну, понятно, традиция.

Хотя во многом — советская традиция. Нет, конечно, праздновали его и раньше, но он мерк в свете Рождества Христова. Советской властью было решено оттянуть внимание от религиозного Рождества к вполне себе нейтральному Новому году. И вот мы забываем уже, что звезда на елке — не кремлевская, а Вифлеемская, да и сама елка — рождественское дерево. И что подарки наши новогодние — это подарки волхвов к рождеству младенца Христа. Да и сам Дед Мороз — переодетый волхв или, в крайнем случае, Санта-Клаус.

В Америке, кстати, еще смешнее. Там, правда, празднуют все-таки Рождество, Новый год его догоняет. Толпы народа в магазинах, от Санта-Клаусов не продохнуть, все светится, крутится, подмигивает. Люди бредут, увешанные подарками, как елки на ножках. Прикидываюсь дурачком и обращаюсь к нагруженной коробками бабушке — фиолетовые букли, модные очки:

— А что это за праздник у вас такой?

— Как, сэр, вы не знаете? — изумляется бабушка. — Кристмас!

— А что это за кристмас? — продолжаю юродствовать я.

— Как, сэр? Это такой праздник, когда все дарят друг другу подарки!

И пошла.

О как! Тоже не очень помнит.

А ведь интересно — не такая это старая традиция — советский Новый год, а прижилась! И еще как! Вот новые праздники (я их даже запомнить не могу — День России, День Независимости — как там?). Какие-то искусственные. Направленные на рихтовку нашей национальной гордости.

А Новый год — это письмо из детства. Причем каждому из нас — лично. Это единственный неполитический праздник в нашей стране и поэтому человеческий. Теплый. И гордость наша национальная — это салат оливье с докторской колбасой и килограммом майонеза, сельдь под шубой, заливная рыба, шампанское в холодильнике и прочие милые домашние радости.

И бой курантов по телевизору — чтобы не пропустить! И поздравлять друг друга. И желать счастья. Удобная форма заклинания — пусть все наши беды и проблемы останутся в прошлом году! Действительно, пусть. Может, и работает. Если веришь — наверняка работает. И вообще — когда одновременно очень большое количество людей, глядя друг другу в глаза, желает счастья и добра, да еще выпивает за это — это очень мощный энергетический всплеск. Земля должна вздрогнуть. Она и вздрагивает — вы просто не обращали внимания. И жизнь становится чуть-чуть лучше.

Может, благодаря этому мы все еще живы? А кто знает?

Нет, можно, конечно, не возиться дома, а пойти в модный дорогущий ресторан — а только какой же это Новый год? А куранты? А «Огонек» по Первому — смотреть и ругать? Да что вы, в конце концов, в ресторанах не бывали?

А я лежу в маленькой комнате под одеялом, и прямо передо мной — восхитительно душистая елка в шарах, бусах и лампочках. Под елкой — вата, и среди ваты — бумажно-ватный Дед Мороз, строгий и кривоватый. Ему очень много лет, он еще довоенный. А мне уже шесть, и я слушаю, как стихают в соседней комнате голоса. Гости расходятся, становится слышно, как елка потрескивает и как падают с нее иголки. Сейчас все уйдут, а потом мама и папа принесут мне под елку подарок — его же там сейчас нет, а утром точно будет! И я в который раз решаю ни за что не заснуть, чтобы увидеть, как это произойдет — ну не Дед Мороз же, в самом деле!

И — засыпаю.

Так ни разу и не подсмотрел. Теперь уже не подсмотрю. Жалко.

А вас — с Новым годом! И поздравьте всех-всех, и посмотрите в глаза, и улыбнитесь! Сделайте этот мир добрее — хотя бы ненадолго.

Если бы мы умели объяснять Искусство, мы бы давно поставили его производство на конвейер.

Невозможно объяснить присутствие Ангела. Довольно легко заметить его отсутствие, и тогда сразу можно объяснить все что угодно — только к Искусству наш объект уже относиться не будет, разве что к чему-то около. Любой искусствовед растолкует вам, чем отличается стилистика и цветовая гамма Боттичелли от Модильяни, и никто никогда не объяснит, почему к ним приходил один и тот же Ангел. Легко рассказать, во что была одета певица, — ты попробуй рассказать, как она поет.

Один мой товарищ — тоже, кстати, художник — однажды поведал мне свою теорию оживления картины. Согласно этой теории, надо было в какой-то части холста уйти в беспредельное уменьшение. То есть, например, если это пейзаж, то пусть вдалеке за лесом будет маленькая избушка, а в ней — совсем уже маленькое окно, а в окне — стол, а на столе — чугунок с картошкой и краюха хлеба, а рядом — таракан. И если в силу своего мастерства достигнешь беспредельности уменьшения, то случится чудо и завтра увидишь, что таракан взял и переполз чуть-чуть в другое место. А там и все остальное заживет.

Володя Любаров этим приемом практически не пользуется, хотя, безусловно, секретом таким владеет. Иначе откуда эти крохотные деревеньки под ногами у главных героев, а там еще заборчик, а за ним — собака, и глядишь — накакала. Когда успела? Еще вчера было чисто.

Я сказал — «главные герои»? Вообще-то это литературный термин. Он предполагает сюжет. А я терпеть не могу сюжет в изобразительном искусстве. «Скажите, что вы рисуете?» Да не «что», а «как», дура. Настроение я рисую.

А Любаров — загадка. Конечно, настроение. Причем всегда — светлое. Даже если на холсте два выпивших перемиловских мужика бьют друг другу морды. Но еще — всегда история (язык не поворачивается назвать эти истории вяленым словом «сюжет»). По его картинам дети в школах могли бы писать дивные изложения. И истории эти на его картинах не зафиксированы, а происходят. Живут. Это невероятно, но факт. Я, например, точно знаю, что если повесить в гостиной портрет под названием «Коля не любит приезжих», то Коля и будет тебе с утра до ночи талдычить, как и почему он этих приезжих не любит. И замучишься с ним спорить.

У меня дома висят три работы Любарова. На одной Яша, не вынимая бычка из бороды, привычным движением лепит халу, на второй — толстая еврейская девочка в очках все еще думает, что она — Жизель, на третьей — тихое доброе провинциальное наводнение, и Ангел (ну а кто он еще?), посадивший себе на плечо спасенного дядьку в исподнем, одет, как полагается председателю сельсовета, — в пиджак и шляпу.

Я выхожу каждое утро в гостиную, и Яша, и Жизель, и дядька на плече здороваются со мной и продолжают каждый заниматься своим делом, и на душе у меня становится спокойней и светлей.