Александр Иличевский - Ай-Петри

К нам подошел человек и попросил посторожить одежду.

Она спохватилась: надо выгулять и накормить собаку.

Мы дождались, когда у берега снова покажется поплавком голова пловца, и встали.

Дервиш напористо вынес ее из калитки и припал к забору.

Белый вихрь стал, волна желания накрыла меня с головой, подхватила, понесла.

Дервиш повлек нас по переулкам.

Она успела схватить меня за локоть.

Властные рывки волкодава передавались через ее тело.

В своем рысканье Дервиш был неистов. Он носился по всему поселку, набрасывал петли на пустырь, вокруг котельной, поднимался в переулки, замирал – и вновь устремлялся, забирая то вниз, то вверх, то по прямой рвался к нижней дороге.

Натягивая поводок всем упором инерции, мы лишь слышали хриплое дыханье, преодолевавшее строгий ошейник, и как когти волкодава, клацая, царапают асфальт.

Прохожие, столкнувшись в темноте с белой зверюгой, шарахались в стороны. Мы слышали ругань и визг. Сетка с молоком болталась, как праща.

Задыхаясь от быстрого шага, разогнанного урывками перебежек, спустились к пляжу, поднялись (я растянулся на лестнице и после догонял), ускорились до ротонды, испугали подростков, целовавшихся у парапета, и вдруг напрямки он рванулся по крутой грунтовой дороге к верхней станции фуникулера.

Она не пыталась одернуть пса, хлестнуть поводком по морде, прикрикнуть. Сложное ощущение владело мной, возбужденное ее передавшимся трепетом.

За все время этой околесицы – за все то время, когда мы с ней мчались, рука об руку, сталкиваясь и соединяясь, сопротивляясь и подчиняясь, слаженно, как одно тело, – она не проронила ни звука. Только с силой выдыхала от напряжения, постанывала сквозь зубы.

На площадке у станции сорвала с запястья петлю – и поводок, обжигая ладони, вырвался у меня из рук. Пес белой громадой, жутко белеющим в сумерках строем мышц исчез в кустарнике.

Она вскрикнула, кинулась за ним, но развернулась, крутанулась на месте и, закусив запястье, заревела от бессильной ярости. Я обнял ее.

Потом мы сели на скамейку, и она все рассказала.

Оказывается. Вчера в Москве погиб хозяин Дервиша. Менты убили. Не договорились. Сегодня пес чуть не разнес весь дом. С ним невозможно сладить.

Послышалась песня, шум, разгоряченная компания сошла с фуникулера. Три женских голоса стройно выпевали: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим атаманом не приходится тужить… с нашим атаманом любо голову сложить… » Компания вышла на дорогу, а к нам подошел парень, провожавший их.

– Ребят, на горку прокатиться не желаете? Двадцатка с носа.

Она отвернулась. Я кивнул:

– Подумаем, командир.

– Работаем 25 часов в сутки. Прошу учесть, – парень сплюнул, бросил сыпанувший искрами окурок и, пошаркивая пляжными шлепанцами, двинулся обратно к станции.

Колба фонаря, под которым мы сидели, была разбита, осколки искрили, хрустели под подошвами, дуговой сердечник тускло поливал ультрафиолетом. Ногти, рубашка, ее платье, обертка мороженого возле урны – флуоресцировали голубизной.

Я стал целовать ее, она отвечала, и всем телом я ощутил ее дрожь, губы впитывали ее учащенное, прерывистое дыханье – и уже не замирали от нечаянного прикосновения стянутой, твердой раневой ткани, и ладонь внимала ее гладкой как вода коже. Длилась эта мука бесконечно.

Наконец, чтобы не сгореть, я отстранился. И вдруг ее взор прояснился. Она смотрела поверх моего плеча – и прежде чем зрачки дрогнули блесткой, прежде чем в них покатился углом серый шар, я почуял движение воздуха за спиной – и, мертвея, теряя ее взгляд, обернулся.

Пересекая площадку, Дервиш несся, вскидывая парно лапы, нижняя губа трепалась от напора, верхняя открывала оскал, черные зенки были потушены. Я вырвал из кармана ракетницу, но тело смекнуло, что с предохранителя снять не успею – и по правилам пенальти стал падать, зачем-то вбрасывая рукой сетку с молоком. Поводок, вторя скачкам, стелился волнами. Прыжок был точным, но я успел. Дервиш рефлексивно хватанул пакеты, молоко полыхнуло – и волкодав, словно бы еще в воздухе, занеся задние ноги и выбросив вперед передние, дав всем телом судорожную волну, упруго, как хлыст, развернулся, черно-алая пасть в каплях молока мотнула сетку – и, выпустив рукоятку, я встретил его обеими руками.

Сумел одной рукой схватиться за ошейник и переправить себя вниз, под его прыжок. Выскользнул из-под туши, выпростал ноги, завалился и рухнул коленом на хребет, изо всех сил натягивая ошейник. Левой рукой вывернул, заломил лапу, лишая упора. Дервиш замер. Потом что-то хрустнуло, и пес затрясся, рванулся, я опрокинулся – и, отводя руками клацающую пасть, два раза ткнул его мордой в асфальт, перекатился с ним через спину. Ударяя, ища лапой опору, полоснул по груди. Во второй раз мне удалось перекинуть ногу и закатиться, осесть ему на спину, ногой выбивая заднюю лапу, не давая опоры выскочить из-под меня – и снова натянул ошейник на удушенье. Волкодав хрипел, но я понимал, что вся моя возня для него припарки, сил у него больше, мне ему хребет не переломить. Остервенело и потом монотонно я бил его кулаком по морде, по глазам, ушам, носу. Затекла рука, плечо зашлось дрожью и стало слабеть. Рванулся со стоном, мотнул головой.

Она стояла ровно. В ее глазах не было страха.

Захват слабел, локоть разгибался, я понимал, что сейчас волкодав вывернется и сначала перекусит мне руку.

Присела на корточки, Дервиш дернулся, выламывая мне пальцы. Отщелкнула предохранитель и, держа двумя руками, вложила ствол, клыки ляскнули о металл.

Чуя, что агония может перемолоть и меня, я держал до последнего. Дервиш дернулся в последний раз – и, оглушенный могучей смертью зверя, я застыл, опускаясь в темноту, не в силах двинуться.

Она разжала мне пальцы. Потянула, усадила на скамью.

Тишина, насквозь раскаченная цикадами, звенела в ушах.

Она стояла на коленях, гладила Дервиша по морде, чуть раскачивалась, улыбалась, что-то шептала, слезы текли по ее изуродованному лицу.

– Тоже мне, сторож… – услышал я.

За деревьями по дороге шли, орали, смеялись, вспыхивали потасовками группы подростков.

Она подсела ко мне. Кивнула:

– Похоронить надо собачку.

Я не понимал, чего она хочет. Я весь дрожал от легкости, с которой мог теперь ощущать руки, плечи…

Она ушла и скоро вернулась от станции вместе с этим парнем в шлепанцах.

Он был пьян. Сначала прянул, потом всмотрелся, присвистнул, присел рядом.

– Та, я бачу, сытно песик кушал…

Он взял волкодава за задние ноги, крякнул, с трудом сдернул с места, рывками поволок к станции.

Я тупо смотрел. Вдруг вскочил, оттолкнул парня, рванул тушу на себя, на колено, пробуя подлезть, перекинуть.

– Да, погодь ты, пособлю, – парень, кряхтя и матерясь, помог мне втянуть пса на спину.

Читать дальше