Павел Басинский - Полуденный бес

– Неужели вы верите в воскрешение из мертвых?

– Как не верить, если сами апостолы нам примеры оставили.

– Но история о воскрешении Лазаря – это притча!

– Но тогда, по-вашему, и все Евангелие – только притча? Муки Христа, и Крест, и уксус вместо воды? Нет, милый! Меня такая аллегорическая вера не устраивает. Я в этом эгоист. Я в настоящее Воскресение верю. И настоящего спасения жажду…

– И для этого вы перешли в православие?

– Намек понял, – ответил Петр Иванович, нисколько не обидевшись. – Из комсомола перешел, вы хотите сказать? И знаете, вы правы! Именно из личного эгоизма я и стал верующим. И еще потому, что однажды очень сильно испугался. А было это в шестьдесят седьмом году. Хотите послушать?

– Да!

– Именно шестьдесят седьмой год, пятидесятилетие революции. Во-первых, я узнал, что моя мать (она работала партийным секретарем на фабрике) меня при рождении тайно крестила. Про это мне наш священник Меркурий Афанасьевич Беневоленский рассказал. Царство ему Небесное, неиссякаемой веры и душевной теплоты был человек! Попросил я у него святцы, посмотрел и ахнул! Она мне и имя по святцам дала! Кинулся я к матушке. Она – в слезы. Прости, говорит, меня, Петруша, дуру старую! Я сама в Бога не верю, а тебя крестила на всякий случай. Задумался я. И понял. Вот настоящая мать! Сама в Бога не верит, а сыночка – на всякий случай! – под Его опеку пристроила. Тут рассуждение чисто материнское. Вот помру я, кто о Пете позаботится? Жене сына ни одна мать до конца не доверит.

Петр Иванович задумался.

– Первым спасенным стал разбойник, распятый на Голгофе рядом с Христом. Но куда, скажите, было разбойнику деваться с этого креста, который еще и позорным считался в Риме? Или в прах, в ничтожество, или… в Царство Небесное. Одна очень слабая надежда. Вот он и взмолился распятому рядом странному человеку, который называл себя Сыном Божьим: «Господи, помяни меня во Царствии Твоем!» Не думаю, что разбойник по-настоящему в Него верил, но лучше уж так, чем никак. Однако Господь пожалел его, потому что Сам в это время страдал, Сам душевно ослабел и даже молил Отца пронести сию чашу мимо. И ведь знал Христос, что из одного только испуганного эгоизма человек к Нему обращается, ради последней, призрачной надежды на спасение. Но ведь не только простил, а в рай с Собой взял…

– Как вы стали священником?

– Комсомолил, значит, я в Малютове, – бодро продолжал Чикомасов, – ревностно комсомолил. Но не подличал! Городок наш тихий, весь на виду, как все старинные русские города, коих великое множество. Они, Джон, и есть Россия, а не то что вы в Москве видели. Комсомолил я, пока не стал у нас прокурором Дмитрий Леонидович Палисадов. Или, как мы его про себя называли, – майор Дима .

Чикомасов перешел на шутливый былинный слог:

– Как назначили его прокурором, не стало в Малютове никому житья. Словно дракон в нашем городе поселился. Он требовал ежедневных человеческих жертв. Взвыли мужики, зарыдали жены, застонали красны девицы! А что делать? Силен драконище, жесток и ненасытен!

– Да что же он делал? – удивился Половинкин, вспоминая лощеного Палисадова.

– Заснул пьяный мужик в риге с папиросой в зубах, спалил ее и сам чуть не сгорел. Риге той грош цена, и готов ее мужик своими силами восстановить. Ан нет! Палисадов требует «статьи». Ему говорят: «Дмитрий Леонидыч, побойтесь Бога! Барское ли дело сгоревшими сараями заниматься?» Он: «Нет! Налицо факт сознательного вредительства!» И так, подлец, дело повернет, что не успеет мужик протрезветь, а его уже в колонию упекли. А дома жена и трое, к примеру, детей.

– Но зачем?

– Не от злости, нет. Палисадов не злой человек. Просто у него Бога в душе нет. Пусто там, холодно… Вот эта пустота и нуждается в какой-то пище. Это и есть тот дракон, который в майоре Диме сидит. Впрочем, теперь он генерал Дима .

– Вы думаете, он делал это ради карьеры?

– И ради карьеры тоже. Палисадов из той породы службистов, которых даже начальство побаивается. У всех ведь грешки. И все знают, что эти грешки у Димы в особом сейфе хранятся, а ключ от сейфа всегда с собой. Ну и, сами того не желая, двигают его наверх, от себя подальше.

– Но при чем тут церковь?

– Бог все видит, – возразил Чикомасов, – и каждому, по грехам его, поводыря дает. Мне, по грехам моим, в поводыри был назначен Палисадов. Вызвал он меня однажды в свой кабинет и говорит: что же ты, Петя-Петушок, с органами не сотрудничаешь? Я: как, мол, не сотрудничаю? А дружина по охране общественного порядка? А то да се? Смеется мне в лицо Палисадов! Я тебя, говорит, Петушок, насквозь вижу! Гнилой ты, прямо тебе скажу, парень. Нет в тебе настоящей комсомольской закваски. Нет в тебе стального стержня. Плохо ты, говорит, Николая Островского читал. Это уж он издевался. Знал, что я Николая Островского обожал, потому что в молодости похож на него был.

Петр Иванович оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Джона.

– Вы читали «Как закалялась сталь»?

– Нет.

– Прекрасная и страшная книга! Образец того, как юноша отдается служению, но только не Богу, а идее коммунизма. Чистота и сила духовные – поразительные! А какое отрешение от плоти, от своей личности, какое спокойное приятие своей физической немощи! Настоящий монах! Однако Палисадов не это в виду имел. Ты, говорит он мне, почему не докладываешь о религиозных настроениях комсомольцев? Я удивился и брякнул: а при чем здесь прокуратура? На то есть религиозный отдел обкома. Ошибаешься, отвечает. Ты не только Островского плохо читал, но и газеты партийные. В газетах, между прочим, бьют тревогу об участившихся рецидивах религиозных сект. Люди стали бесследно пропадать, дети маленькие. Вот как дело, гад, повернул! Сижу я перед ним – через большой стол. Очень он большие столы уважал! Непонятно даже, откуда он их брал, такие громадные? Смотрю на него и начинаю прозревать.

Не прокурор сидит передо мной, а прокуратор . Начальник завоеванной провинции. До Рима далеко, и он тут полный хозяин. Риму-то, собственно, наплевать на то, что тут происходит. Только бы не было бунтов, да народишко житьишком своим не слишком возмущен был. Но одно от прокуратора требуется неукоснительно. Не должен он в местные дела душой и сердцем входить. Нельзя! Одному попустишь, другому, в обстоятельства третьего войдешь, и всё – крышка тебе! Вызовут в Рим, накажут, да еще и посмеются. И сошлют в самую глухую область подати собирать. Ибо настоящий прокуратор от местных грязных дел должен «умывать руки».

– А вы зачем ему понадобились?

– Как зачем? – удивился Чикомасов. – Чтобы сделать из меня своего осведомителя, свои глаза и уши в молодежной среде. Чтобы замазать меня местной грязью, от которой он, прокуратор , должен оставаться чистеньким. Неужели вы думаете, что тем мужиком несчастным, что ригу спалил, майор Дима лично занимался? Нет, конечно. Он на милицию это дело свалил, а сам только контролировал. Так и со мной. Можно подумать, он не знал, кто из наших комсомольцев религией баловался. Да все это в Малютове знали. И какие из них были богомольцы? Комсомолочки, дурехи, в храм шли, чтобы у Богородицы себе жениха попросить. Помните ваш рассказ о девочке-мулатке? Ну вот! Везде одно и то же. Окажетесь в Ленинграде, сходите в храм Ксении Петербуржской в Смоленском монастыре. Туда со всей страны девушки с записочками едут.