Питер Кэри - Кража

Все эти скверные и неблагодарные мысли я держал при себе как минимум двенадцать часов, то есть пока мы не уселись на татами среди сорока японцев, пивших пиво и евших сырую рыбу на завтрак.

Когда я заговорил о запретном, Марлена вновь взяла мои мясницкие руки в свои, сжала каждый уродливый, как сосиска, палец, словно именно он, лично он, таинственно и непостижимо создал «Тайную вечерю». Ни на миг не прерывая эти ласки, она тихонечко стала напоминать мне о преимуществах сложившейся ситуации. Привела пример: она подтвердила подлинность одной картины Лейбовица Генри Бейгелю, южноафриканскому миллионеру, а заодно выяснила, что этот поганец скопил 126 работ американского художника Джулс Олицки [67] Джулс Олицки (Евель Демиковский, 1922–2007) — американский скульптор и художник-абстракционист российского происхождения. . Бейгель — последний придурок, сказала она, но глаз у него есть, настоящий, и он понемногу набивает цену на Олицки и, как и мистер Маури, скупает целые выставки. Будь ты Джулсом Олицки, продолжала она, взмахивая немыслимо длинными ресницами — словно проведенные ручкой штрихи в вездесущем неоновом свете, — ты бы понимал, что тем самым цена твоих работ поднимается и лучшие из них в итоге попадут в большой музей. Твое будущее гарантировал не какой-нибудь пузырь надутый, вроде Жан-Поля, а опытный, алчный коллекционер — чего же лучше?

Да, Генри Бейгель, это хорошо, а кто такой, мать его, этот мистер Маури? Я не собирался грубить. Конечно же, я был счастлив, очень, на хрен, счастлив. Счастлив и благодарен. Я любил ее, не только ресницы и щечки, но ее нежность и великодушие и — пусть это покажется извращением — ее коварство. Так уютно было с ней, с этим легким и тонким телом, бездонными глазами.

Утром, после завтрака, мы вернулись на место преступления в «Мицукоси». Я рассчитывал, что мне станет полегче, когда я окажусь там. Наверное, мы оба на это рассчитывали. Но мои картины показались мне чуждыми, заброшенными, почти бессмысленными, как несчастные полярные медведи в зоопарке северного Куинсленда. Что себе думали посетители? Я спросил одного, с блондинистой мелированной прядью, но это уже потом, после ланча. Я много пил, Марлена шикала на меня, мы вышли на улицу и немного прошлись, не заглядывая в бары.

Факс-приглашение от мистера Маури дожидалось нас в так называемом «рёкане» [68] Рёкан — гостиница в традиционном японском стиле. . На двух страницах, первая — изящная карта, вторая — чрезвычайно формальное письмо, эдакий пародийный перевод из русского «Ревизора».

Я решил вести себя как джентльмен и держаться подальше от мистера Маури.

На столь великодушное обещание Марлена ответила не сразу. Выждала, пока мы не вернулись в наш крошечный номер, потянула время, снимая сандалии, усаживаясь на корточки перед низеньким столиком.

— Ладно, Мясник, — сказала она. — Пора с этим кончать.

И она впилась в меня змеиным взглядом.

— Во-первых, — сказала она, — этот человек — крупный коллекционер. Во-вторых, я веду с ним серьезные дела. В-третьих, не вздумай теперь меня опозорить.

В уродской моей молодости с этого началась бы страшная ссора, которая продолжалась бы до утра, и восход солнца я встречал бы в одиночку в каком-нибудь украинском баре. А Марлене Лейбовиц я отвечал:

— О'кей.

— Что — о'кей?

— О'кей, не стану тебя позорить.

Непривычное для меня дело — сдаваться без борьбы. Мог бы еще вскипеть, но когда я надел свой пиджак от Армани, Марлена собственноручно повязала мне галстук.

— Ох, — промолвила она, — как я тебя люблю!

С Марленой я всегда оказывался в неведомой стране.

Что такое Роппонги знали все, только не я. Какое-то место в Гламурном Городе, где отец мистера Маури держал известный бар и там ночи напролет торчали американские шпионы, гангстеры и залетные кинозвезды. Отец мистера Маури — во всяком случае, по его словам, — превратил пинбол в японскую забаву, поставив его на попа и, когда убедился в том, что большое количество этих штуковин влезает в тесное помещение, изобрел хитроумную систему, с мягкими набивными игрушками и ужасно узкими дорожками, то есть патинко, знаменитую игровую машину. Некоторые оспаривают его первенство, но никто не отрицает тот факт, что мистер Маури задолго до войны стал мафиози и вместе с тем — серьезнейшим коллекционером искусства. Сын был преисполнен сыновних чувств. Чтобы войти в офис Маури, нужно было пройти через святилище предков, бар, на доске мелом написано меню — паршивая пицца да итальянские тефтели, наследие ковбойских вкусов оккупантов.

В этот час дня, пока пресловутая подсветка еще не сотворила свое волшебство, в «Синем баре Маури» царил скучный полумрак театра, где еще не погасли огни, и требовалась немалая толика воображения, чтобы представить себе клиентов, выкладывающих по двадцать баксов за мартини в этой забегаловке. Вот в какую гавань стремились мои картины. Жалость-то какая. Мы вошли в лифт и поднялись на тринадцатый этаж, откуда молодой мистер Маури руководил компанией под названием «Корпорация Дай Ити», а «дай ити» означает «номер раз».

В приемной сидела мрачная дама с длинным подбородком, в прическе-шлеме и занудном сером костюме, однако мучить нас она не стала, и скоро нас провели через холл в офис моего очередного патрона — тоже занудный, фанера и алюминий. Ни малейших признаков вкуса или элементарного чувства, и я удивился, когда мистер Маури, серьезный, прилежный парень лет тридцати, встретил меня с такой почтительностью.

Мы беседовали, разделенные широким столом, пустым, если не считать папки с вырезками из прессы — все обо мне — и слайдов, каждый из которых мой новый патрон — или, скорее, владелец — по очереди подносил к настольной лампе и подробно обсуждал. Я понимал почти все и порой опознавал цитаты, комплименты из статьи Герберта Рида обо мне (1973), немного из Элвина Линна (1973) и Роберта Хьюза (1971). Я сидел и размышлял о японской системе образования и пользе механического заучивания. Поглядел на Марлену, однако та упорно отводила глаза. Она сдвинулась на краешек ситцевого сиденья, сложила руки на коленях и время от времени кивала.

Вновь я сидел в комнате и смотрел, как спускается на Токио тьма, небо за незашторенным окном вспыхивает розовыми и зелеными объявлениями баров, стрип-клубов и «бангкокского массажа». Мистер Маури закончил лекцию и повел нас в соседнюю комнату, куда более удобную, с мягчайшими креслами и коллекцией картин начала XX века — одна вполне могла сойти за Матисса.

Среди картин, отражавших крикливыми золотыми рамами излучение галогена, висел и «Tour en bois, quatre». Если при этой встрече я испытал разочарование, то не оттого, что это был всего лишь этюд, но потому, что на этом историческом свидании Лейбовиц показался мне менее великим, по сравнению с тем, как я ощущал его талант дрочащим подростком, который не располагал никакими сведениями кроме черно-белой фотографии с разрешением шестьдесят пять точек на дюйм. Я воображал себе нечто воздушное, возносящее, мистическое, краски, наносимые с одержимостью, слой за слоем, пока не начнут, раскалившись, сверкать.