Ассия Джебар - Жажда

— Я сказал «на русалку»? Да нет! Вы похожи, скорее, на колдунью, очаровательную, конечно, колдунью!

— Отпускайте комплименты хотя бы увереннее! А еще лучше — расскажите-ка мне о себе. Как жизнь?

— Моя адвокатская контора вполне процветает. Так что можно было позволить себе две недели отдыха. Но особо удаляться от Алжира я все-таки не могу, вот и приехал сюда. И надо же такому случиться: как только вышел из отеля, первого, кого встречаю, — это вас! Нужно ли говорить, как бешено забилось мое сердце!

Мы рассмеялись. Я была счастлива, что Хассейн оказался здесь. Одной мне уже становилось скучно, и я искренне призналась ему в этом. При Хассейне я могла говорить о чем угодно, все высказывать вслух, даже то, что полагала циничным. С ним все становилось просто, и простота эта вселяла покой. Однако это не помешало мне отметить его манеру избегать со мной серьезного разговора. Его ирония прекрасно служила ему, с ее помощью он ускользал от меня так же легко, как вода утекает сквозь пальцы…

Я мечтательно смотрела ему вслед, когда он пошел купить сигареты. Он не был красив — слишком смуглый, черноволосый, немного приземистый. Его массивной коренастой фигуре недоставало элегантности. Однако мне нравился пронзительный взгляд его глаз, в глубине которых вспыхивал огонек, придававший им настороженное выражение. А тонкие губы делали его улыбку жесткой, ироничной.

— О чем задумались, Надия? — спросил он меня, вернувшись.

— О вас!

Я по старой привычке взглянула на него полными невинности глазами. Отметив про себя фальшивость своего поведения, я решила прекратить игру. Мы еще немного поболтали о каких-то пустяках, как вдруг Хассейн неожиданно спросил:

— Я узнал, что вы разорвали помолвку…

Я почувствовала себя так, словно меня насильно заставили оглянуться назад. А мне этого очень не хотелось. Я уже было обрела то внутреннее безразличие, с которым привыкла говорить об этом «деле», как выразился бы муж моей сестры. Теперь же в глубине моей души словно открылась черная бездна, я сама вдруг задумалась над тем, что произошло.

— И вы были причиной тому! — сказала я Хассейну.

Бесцеремонность иногда была для меня удобной, но мои вольности всегда смущали людей, и моя откровенность казалась им вызывающей. Хассейн принял серьезный вид и произнес с трагической интонацией:

— Каким же это образом мне выпала такая высокая честь — проникнуть, даже не подозревая этого, в вашу жизнь, овладеть вашими чувствами?..

И по тому, что в голосе Хассейна скрывалась ирония и взгляд его по-кошачьи хитро и остро следил за мной, я поняла, что он во власти игры и все между нами по-прежнему. Скука, вновь овладевшая мной, поднималась из глубин нашего прошлого, которое снова надо было ворошить и снова думать о том, чем станут наши отношения: стоит ли все время прикидываться, надевать на себя различные маски — словом, делать вечно одно и то же. И тогда я, как бы прислушиваясь к самой себе, начала ему рассказывать, спокойно и вроде бы даже равнодушно:

— Когда после пасхальных каникул я с отцом вернулась из Парижа в Алжир, вся семья моего дорогого жениха — бог знает, откуда ей было это известно, — уже проведала о том, что я с вами провела вечер, ходила танцевать в ночной клуб. Это оказалось просто замечательным поводом для злых сплетен и едких насмешек моей будущей свекрови. Словом, вспыхнул типичный скандальчик, как это водится в буржуазных семейках. Потом явился Саид. Как всегда, рассудительный. Попросил меня никогда ни с кем больше никуда не выходить, не развлекаться, даже с вами, хотя вы и друг семьи. Он говорил, что понимает меня, вовсе не ревнует, но надо же уметь идти на уступки тем, кто нас окружает, учитывать обычаи нашего общества… В общем, он хотел от меня его же благоразумия и призывал к благопристойности в поведении. Может быть, сам-то он и был благоразумным, но, пожалуй, чересчур. Я бы предпочла…

Я остановилась, сама удивленная тем, что выпалила.

— Вы бы предпочли?.. — терпеливо напомнил Хассейн.

— О нет!.. Ничего. Я и сама не знаю.

На какое-то мгновение мне захотелось быть искренней, открыться ему, себе самой, оставить свою позу. Но я только пожала плечами. Зачем это? Искренность была бесполезной.

— Да я уже все давно позабыла… И незачем об этом вспоминать. В конечном счете я счастлива, что порвала с ними со всеми: и с женихом, и со всей этой богатой и скучающей молодой братией — со всеми этими безмозглыми распутниками…

Мне вообще всегда было неинтересно то, что отошло в прошлое, что уже умерло для меня. А сейчас мне как бы предлагали заняться самоанализом, заглянуть к себе в душу. Это наводило тоску. И мне захотелось вдруг хоть разочек увидеть перед собой мужчину сильного, уверенного в себе, внушающего спокойствие, нежность, доверие. Я взглянула на Хассейна. Он был тем самым человеком. Ну конечно же, он. Я не только не презирала его, даже наоборот, он мне нравился. Пусть он смотрел на меня с этой тонкой своей усмешкой, без всякого снисхождения. Но он был исполнен той особой, мужественной теплоты, той внушающей покой уверенности, о которой я и мечтала.

Я снова посмотрела на Хассейна. Мне уже надоели его подтрунивания, во всяком случае, сейчас я не была расположена их выслушивать.

— Вы мне нужны просто так, без брачных обязательств… — Он скорчил смешную гримасу. — И как подумаю, что вы чуть было не вышли замуж… — Он шумно вздохнул.

— И что дальше?

Я поняла вдруг неловкость вопроса, которым невольно провоцировала его, и мне стало неприятно.

— Что же дальше? — повторил он.

Он произнес эти слова, как-то вдруг вскинув брови, с игривым выражением, в котором было еще что-то такое, неопределимое, не могу даже сказать что. Он наклонился ко мне:

— Дорогая Надия, вы никогда не замечали, какой ужасно глупый вид бывает у новобрачных, а?..

И пока он поднимался из-за стола, довольный своей шуткой, я подумала — в первый раз за много дней — о Джедле, об этой гордой собой паре, повстречавшейся мне на дороге к морю, об их счастливом смехе в саду. И ничего не ответила.

Потом мы встречались с Хассейном каждый день, были с ним неразлучны. Мне нравилась его спокойная дружба. Раньше, в юности, все мои увлечения сводились лишь к двусмысленности флирта, а теперь я с удовольствием предавалась веселому ребячеству, мне была по душе и открытость нашего с ним общения, и серьезность бесед; я уже больше не валялась в безделье на пляже посреди других таких же вялых тел, безмятежно жарившихся на солнце. Хассейн был хороший пловец, и мы далеко заплывали вместе. Первая неделя после его приезда была для меня счастливой и радостной. Я снова обрела нормальные желания, заново наслаждалась морем, музыкой, звуками джаза в шумных кафе, быстрой ездой… Дни летели незаметно. Я чувствовала свою молодость, красоту. И была признательна Хассейну за возвращенную мне беззаботность. Мне даже хотелось иногда стать мужчиной, чтобы быть его настоящим другом, товарищем, — я признавалась ему в этом, особенно на крутых поворотах дороги, когда мы неслись в машине с головокружительной скоростью, опьянявшей меня. А он еще чуть-чуть нажимал на акселератор и возражал мне ворчливо, что всему предпочитает мои длинные волосы…