Кетиль Бьёрнстад - Дама из долины

— Аксель… — произносит она. Но тут же умолкает, словно передумав, словно у нее нет времени сказать то, что она хочет.

Она поворачивается ко мне. И принимает меня с еле слышным вздохом.

Потом мы оба долго лежим неподвижно.

— Ты хотел не меня, — говорит она наконец. — Ты хотел Марианне.

— Как ты можешь так говорить? — Я возмущен.

— Потому что она всегда будет для тебя главной. Потому что с нею ты пережил самое прекрасное. То, чего у тебя не будет больше ни с кем. Такое не повторяется дважды. Повторившись, оно перестает быть самым прекрасным.

— Нам обязательно говорить сейчас о Марианне?

— Да. Ведь ты из-за нее приехал сюда. Разве ты сам этого не понимаешь? Почему, ты думаешь, я лежу с тобой, почему позволила тебе овладеть мною? Да потому что я младшая сестра Марианне. И всегда буду младшей.

В ту ночь мне снится, что я сам стою на берегу Пасвикэльвы с норвежской стороны и понимаю, что вскоре мне придется сойти на лед и пересечь границу. Рахманинов стоит на другом берегу и в ожидании смотрит на меня. На нем длинное пальто и русская меховая шапка. Он курит сигару. Я знаю, что он самый лучший пианист в мире. Но знаю и то, что он мертв и что его время прошло. В его манере играть есть что-то старомодное. Такое, что теперь никто не хочет слушать. Те, кто теперь играют произведения Рахманинова, его не понимают. Они как будто исправляют «Мону Лизу», разбавляют краски, делают ее лицо более худым, как предписывает сегодняшняя мода, однако все-таки говорят, что это Леонардо да Винчи.

Почему Рахманинов стоит там? Что ему от меня нужно? — думаю я.

Неожиданно я понимаю, что я тут не один. Меня окружают люди. Стоят неподвижными тенями среди деревьев. Я пытаюсь заговорить с ними. Но они мне не отвечают. Тогда я понимаю, что они следят за мной. Хотят, чтобы я что-то сделал. Или, напротив, чего-то не делал. От меня чего-то ждут. Но чего? Мне хочется угодить им всем. Вот они все, вся компания! Сельма Люнге. В. Гуде. Мой отец. Катрине, Ребекка, Аня, Марианне и Сигрюн. Даже мой старый учитель музыки Сюннестведт тоже стоит там, между деревьями. А немного поодаль от всех стоит мама. Но оружия у них в руках я не вижу. И не могу понять, они пограничники или просто хотят, чтобы я живым перешел через границу. В темноте переглядываться с ними невозможно. Мне предстоит самому принять решение.

Рахманинов по-прежнему ждет на той стороне.

Россия, думаю я. Советский Союз. Может быть, на той стороне меня ждет блестящая карьера. Там находятся все мои герои. Рихтер, Гилельс, Ойстрах. Там Гоголь, Достоевский, Пушкин и Толстой. Чайковский и Бородин. Рахманинов — связующее звено. Он одновременно и прошлое, и будущее.

Разумеется, я должен выбрать его!

Я выбегаю на лед. Чувствую, что ноги меня держат. Какое облегчение! Я почти лечу! Меня никто не останавливает. Рахманинов стоит на берегу, раскинув руки, как в великих русских романах. Мужская дружба.

Я уже почти на той стороне. Осталось двадцать метров. Пятнадцать. Десять…

Кто-то стреляет.

Выстрелы звучат с норвежской стороны, из леса у меня за спиной.

Я оборачиваюсь, чтобы увидеть того, кто стрелял. Но почти все исчезли. Осталась только одна тень.

Это мама.

Дернувшись, я падаю на лед. Чувствую, как меня сковывает паралич. Понимаю, что больше никогда не смогу ходить. А весной лед растает. И тогда я утону.

Мне исполняется двадцать лет. Никто в Высшей народной школе не знает о моем дне рождения. Обычный, по-зимнему темный вторник. Я никому об этом не говорю.

Но после обеда иду в Землянку. Эйрик будет три часа заниматься с мальчиками. Наше с Сигрюн время строго ограничено. Младшая сестра Марианне. Она не понимает, как сильно она меня задела, сказав: «Почему, думаешь, я лежу тут рядом с тобой и позволяю тебе это делать?» Как будто она так поступает только ради меня! Эта фраза отдалила нас друг от друга. Я не смею додумать ее мысль до конца. Мы находим друг друга в музыке. Отдаем свои чувства и страсть этой безликой комнате, в которой живут мелодии. Мы почти вежливы и, обогащенные опытом, присутствуем в страстях друг друга. Играем Брамса. Сыграли уже три его сонаты. Играем Франка. Играем Бетховена. Нам больше не нужны слова. Музыки нам более чем достаточно. Она делает нас заметными. Мы можем выразить в ней свою личность. Можем показать себя или же отступить в тень. Сигрюн начинает понимать, как хорошо она играет. Она была создана для музыки, предназначена для нее. И еще не поздно. В любую минуту она может стать профессиональным музыкантом. Если она не справится с конкуренцией, делая карьеру солистки, она сможет играть в оркестре. Я многому научился, играя с нею. Сидя в одиночестве за фортепиано, я перестал слышать себя. А теперь вынужден слушать все, что я делаю. Если она замедляет темп, я должен следовать за ней. То же касается и исполнительских нюансов. И я слышу, что она играет лучше, чем я. Находит решения более обоснованные, чем те, которые выбрал бы я.

После игры мы, словно совершая ритуал, идем к дивану. Глоток ледяной водки из термоса. Наш общий порок, от которого у нас розовеют щеки и появляется блеск в глазах.

Я целую ее, зная, что с улицы нас здесь никто не увидит. Потом мы отдаемся друг другу. Эйрик может вернуться в любую минуту. Но нам не страшно. Достаточно одной секунды, чтобы уничтожить следы нашего преступления. Сигрюн так же зависит от этого ритуала, как и я. Она ждет, чтобы он был совершен. Для этого нам не нужно даже лежать. Я точно знаю, что и как должен делать. Она мне все позволяет.

Эта тайна принадлежит только нам.

А тайны связывают людей друг с другом. Мы получаем что-то, не думая о расходах. Я знаю кратчайший путь к ней. Нам достаточно пятнадцати минут в моей комнате, и все. О большем я не прошу. Похоже, ее особенно возбуждает то, что ей не надо ничего отдавать взамен. Наши роли переменились. Я — замечательный любовник. И не требую никаких усилий с ее стороны. Я даже не требую, чтобы она была голой.

Но такие отношения не способствуют большему доверию друг к другу. Словно она уже привыкла, что это в порядке вещей. Словно я, делая то, что я делаю, облегчаю для нее совместную жизнь с Эйриком.

Зима продолжается.

Мы вместе празднуем Рождество у них в Землянке. Гуннар Хёег тоже с нами, но он выглядит далеким, усталым и рано ложится спать, все праздничные дни он живет на туристической базе и поздно приходит к завтраку. Мы слушаем «Рождественскую ораторию» Баха. Сигрюн не хочет, чтобы мы с нею играли для Эйрика и Гуннара Хёега. Говорит, что нам нужно время, что мы еще репетируем и не готовы к дебюту. Эйрик и Гуннар засиживаются за полночь, беседуя о холодной войне и пограничной политике. Мы с Сигрюн клюем носом и ложимся спать каждый у себя.