Ассия Джебар - Нетерпеливые

— Почему? — беспечным тоном спросила я. — Вот уедет Шерифа, и вернусь.

— Ну конечно, здесь тебе лучше! — усмехнулась она. Поколебавшись, она добавила бесцветным голосом: — Послушай, Далила, я хотела бы узнать, что ты делала вчера, с кем ты была на улице…

Ее взгляд искал моего. Я едва не поддалась. В эту минуту она была самим воплощением заботливой матери, требующей отчета от дочки. Я смотрела на нее и колебалась, готовая — да-да, Лелла, готовая признаться тебе во всем. Твердым голосом, стараясь скрыть свою слабость, я проговорила:

— Сейчас я тебе все расскажу…

— С кем ты была вчера вечером?

— С Салимом аль-Хаджем.

Я собиралась продолжить, но она… она вдруг побледнела, и взгляд ее стал таким же странно неподвижным, как тогда, когда она стояла у моей постели. Помрачнев, она почти выкрикнула тем пронзительным голосом, который я слышала всего два или три раза и который ненавижу:

— С кем?

— С Салимом аль-Хаджем. Его намерения известны тебе не хуже, чем мне…

Она уже не слушала меня. Она поднималась. Я же пристально смотрела на нее. Мне хотелось с усталым вздохом сказать ей: «Так, значит, ты не перестанешь мне лгать?»

Но она уже кричала, вопила, осыпала меня неизбежными упреками, забрасывала оскорбительными вопросами… в общем, пустила в ход весь свой набор комедиантки.

— С какого времени ты с ним встречаешься? Ведь это к нему ты направлялась, когда зачастила из дому? Значит, ты лгала нам… ты ходила на свидание к мужчине-ты, кому я бевоглядно доверяла, кому, как я считала, сумела привить чувство ответственности, долга… Ты, кого я надеялась видеть открытой, серьезной девушкой, а впоследствии — честной, добропорядочной женщиной…

Ее лживые речи я слушала спокойно. Чувствовала, чго сила на моей стороне.

— Да, я знаю его. Это к нему я ходила. Кто мешал тебе, знавшей, что я лгу, рассказать обо всем Фариду? Я никогда не боялась. Я сама предлагала тебе раскрыть ему глаза.

— Я хотела доверять тебе. Я думала, что речь идет о безобидных прогулках с Миной. Тем, что ничего не говорила Фариду, я давала тебе понять, что могу предоставить тебе немного свободы…

— Как видишь, произнесла я с ледяной иронией, — я не стала дожидаться, пока ты предоставишь мне «немного свободы». Я сама взяла ее. Свободу не дают, ее берут.

— Ты замарала себя, замарала нас!

— Я готова сказать при Фариде всю правду. Мне нечего стыдиться. Только позволь и мне задать один вопрос: кто сообщил тебе о моей вчерашней прогулке? Назови мне источник, если хватит смелости, назови его при Фариде. Скажи ему, что Тамани, которую ты, как притворяешься перед другими, знать не знаешь, встречается с тобой под покровом темноты… Скажи ему, что вы секретничаете…

— На что ты намекаешь?

— Я ни на что не намекаю. Я заявляю, что готова сказать о себе всю правду. Я не люблю секретов. А в нашем доме есть еще секрет, который должен быть открыт. И я его знаю.

Я остановилась; она побледнела еще сильнее.

— А теперь, — медленно продолжала я, направляясь к двери (снаружи по-прежнему маячил силуэт Салима), — если не боишься, беги к Фариду. Скажи ему, что через несколько минут я буду с Салимом аль-Хаджем… До свидания.

Я вышла, так и не взглянув на нее.

Я существую только в других; когда я обращаюсь к ним, бунтуя или моля, то делаю это лишь для того, чтобы вопросить в их взгляде свое же отражение. Бедный Салим, я обманываю тебя, думала я, опуская на него глаза. Его голова покоилась у меня на коленях. Так что же я люблю: внушаемый мне твоей любовью свой собственный образ или твое, доверчивое во сне, лицо мужчины? Я не смела пошевелиться.

— Мне так хорошо, — сказал он. — Кажется, что я сплю с тобою вместе, что и во сне с тобой не расстаюсь…

Теперь он спал. А я размышляла. Я думала о том, что мне больше по душе эта женщина, что сидит сейчас, охраняя сон мужчины, нежели та, другая, озлобленная, восставшая против Леллы девчонка, которой ничто не дорого. Нет. Я не задам Салиму ни единого вопроса.

— Я хотел бы поговорить с тобой, — вдруг сказал Салим, не открывая глаз.

— Я думала, ты спишь.

— Нет. Я все думаю над тем, что собираюсь сказать.

— Вот как?

— Побудь так. Я не хочу открывать глаза. Это трудно. Надо, чтобы я рассказал тебе все… Видишь ли, я хочу, чтобы ты видела меня таким, какой я есть, каким был в прошлом…

Я перебила его.

— Ты уверен, что так уж необходимо рассказывать мне о своем прошлом?.. Ведь я тебя ни о чем не спрашиваю, — добавила я.

Я его ни о чем не спрашивала. Я почти молила его молчать. Какая мне разница, каким он был когда-то? Теперь нас обоих освещал свет вечера, свет нашей молодости. К чему заставлять меня искать его в чуждой мне жизни?

Я знала: наступит день, когда и я окажусь на краю того зыбкого пространства, где меня будут подстерегать такие чудища, как страсть, ревность и чувственные удовольствия. Тогда я освою другие жесты, другие интонации. Надену на себя эти вечные, банальные маски. Буду отыскивать в сердце ночи черты Салима, чтобы сражаться с призраками из его прошлого. И с нарождающимся стыдом спрошу: «Ты любил других женщин? Ты…»

Почему бы не дождаться этого момента? Почему бы не потерпеть, чтобы его правда встретилась с моим желанием узнать? Но я уже начинала понимать, что именно так люди проходят мимо друг друга: чересчур торопятся.

* * *

Я слушала Салима и терзалась. Оттого, что не могла быть достойной его. Но мне следовало бы спросить себя, что означает эта поспешность, с какой он передо мной разоблачался: только ли самоунижение или наивно-тщеславную потребность в том, чтобы в тебе любили все, без изъятий?.. А он говорил.

Он знал много женщин. Об этом он говорил усталым тоном. Я слушала, как он вспоминает свои приключения, перечисляет перелетных пташек, промелкнувших в его жизни. И смотрела на него. При виде этой трясины, о которой я и не подозревала, я хотела, чтобы жизнь моя остановилась. Такое множество грешниц оставило в нем омерзение, от которого, как он считал, ему вовек не избавиться. Но теперь тут была я. «Ты никогда не узнаешь, — добавил он, — до чего можно докатиться». А я и не хотела знать. Я не верила.

— Забудем это, — говорила я, мечтая о том, чтобы все — вплоть до его голоса, нагромождавшего признания, — исчезло.

— Ну уж нет. Я должен не только забыть факты, а и отречься от некоторых людей…

Предчувствие шепнуло мне, что вот и пришла пора получить ответ на все мои невысказанные вопросы… Салим рассказывал о женщине, о молодой арабской женщине, не называя лишь ее имя — имя, о котором я никогда не спрошу. В столицу она приехала на учебу — одна из немногих девушек, которым ценой ожесточенных сражений с собственной семьей удалось добиться отсрочки своего окончательного заточения. Неудача этого первого опыта повлекла для нее разрыв с близкими, осуждение со стороны друзей. Из гордости она порвала все знакомства, с отчаяния встала на путь приключений…