Александр Дьяченко - Плачущий ангел

Я уж с ней и по-хорошему говорил, и голос на неё повышал, а она ни в какую, не уступает и всё тут. И вот, однажды, не выдержал я и вздумал попугать её кулаком, а не рассчитал – она как раз на него и напоролась... Упала моя матушка на пол, лежит и не дышит... Я за голову схватился. Ещё бы, матушку свою убил! Ведь она хоть и вредничала, но меня-то, всё одно любила, и я в ней, честно сказать, души не чаял. И вот такой несчастный случай (а священник, если человека убил, даже если и случайно и не по своей вине, – служить у престола больше не имеет права).

Закричал я тогда страшно, упал перед ней на колени, прижался к губам, а дыхания нет, – безчувственное тело. Поднял я её на руки, – а её руки свисают точно плети. Положил её на кровать, зачем-то пледом накрыл и поехал к владыке.

Уже поздно к нему домой приехал. Доложили ему, он меня встречает:

– Что стряслось, батюшка, почему такая срочность, ты что, до утра подождать не мог?

– Владыка, я матушку убил, не хотел, а убил, под руку она мне попала, а я силу не рассчитал.

Снимаю с себя крест и кладу его перед архиереем на стол:

– Не имею я больше права такого - оставаться священником.

Владыка мне: – Ты, брат, не дури, возьми крест обратно, – только я могу решать: быть тебе у престола или не быть. Лучше давай ка о твоей матушке помолимся...

А я развернулся и, ничего не говоря, в отчаянии выбежал на улицу. Еду в автобусе и думаю: "Подвёл я всех, всю Церковь подвёл. Теперь будут в советских газетах писать, что церковник-мракобес жену до смерти забил".

Домой иду, а ноги не слушаются. В один день я потерял всё, и любимую, и право быть священником. Думаю, сейчас помолюсь и пойду в милицию сдаваться. Подхожу к двери, а она вдруг сама открывается, и моя ненаглядная кидается мне на шею.

– Ты где пропадал?! Ужин давно остыл, а ты всё не идёшь и не идёшь, не знала, что и думать. Стою, как вкопанный, и понять не могу: "Я что, сплю?"

Ущипнул себя, а она не пропадает, улыбается мне.

– Ты как себя чувствуешь, – спрашиваю?

– Да, вроде ничего, только голова немного побаливает.

Утром снова в область, к владыке, только уже в кабинет. Захожу, а у него на рабочем столе – мой крест. Я на колени, и ползу: – Прости владыка, матушка моя воскресла, и не помнит, что я её убил. Он берёт со стола мой крест, подходит ко мне, а потом размахнулся, и к-а-а-а-к перетянет меня по спине цепью. А потом спрашивает: – Больно?

– Больно, – отвечаю.

– Это хорошо. На всю жизнь запомни эту боль.

И ещё запомни: никогда, и ни при каких обстоятельствах, не снимай с себя крест!

Потом улыбнулся:

– А теперь возвращайся домой к матушке, и терпи. Всю жизнь её терпи, – это твой второй крест.

Вот так бывает, жизнь поворачивается...

Года через два после нашего знакомства с отцом Геннадием, мне вдруг сообщили, что он скончался. Мы собрались на отпевание в храме, который он и построил. Оказалось, что батюшка в последний год своей земной жизни узнал от врача, что тяжело болен, и что ему необходима срочная операция, а иначе он умрет.

– Операция? – спрашивает. – Какая еще операция?! Да, для меня эта болезнь – награда, Господь меня пожалел, и к Себе призывает. А ты хочешь, чтобы я и дальше страдал?

Свой последний год он почти не выходил из храма, служил каждый день. Ездил на исповедь к отцу Иоанну Крестьянкину. Умер тихо и мирно, боли его не посещали. Утром совершил Литургию, причастился. Пришёл домой, почувствовал себя плохо, лёг на кровать и почил.

На поминках хлопотали сердобольные старушки, кормили отцов деревенскими пирогами. Жалели отца Геннадия:

– Отмучился, сердешный. Он, хоть, и не любил наш бабий род, но человек был добрый. Только мы никак понять не могли, отчего он нас так всё чудно попрекал? Как выпьет за праздничным столом рюмочку:

– Вы, – говорит, – потомки Евы-искусительницы и предательницы, повадно вам Адама мучить, а то, что Адам страдает – вам, конечно же, всё равно! Махнёт рукой: "Э-э-эх!" – и заплачет. Он, хоть, и с чудинкой был, и женщин у себя в доме на дух не терпел, но как узнает, что в какой семье кормилец помер, так придёт и денег принесёт, да и потом не забывает, особенно если в семье малые дети. Очень уж он детей любил, а своих у него не было...

Сегодня всё стало просто, захотели – сошлись, не понравилось – разбежались. Может, и остаются священнические семьи последними островками верности в напоминание миру о том, что Любовь и Преданность – это не выдумка, и если люди одумаются и снова захотят Любить, то им будет у кого поучиться...

Пророчество игумена Нафанаила

Один знакомый батюшка как-то рассказал мне анекдот...

Хрестоматийная, вобщем-то, ситуация – католический ксендз и православный батюшка во время поста едут поездом вдвоём в одном купе. Пан ксёндз достаёт из сумки шматочек пахучего сала. Нарезает его тоненькими кусочками и начинает кушать.

– Батюшка, - улыбается он, - пожалуйста, угощайтесь.

В ответ наш православный пастырь, сглотнув набежавшую слюну, самоотверженно отказывается:

- Что вы, пане ксёндзе, как можно, мы же сейчас постимся и сала не едим. Католик кушает и посмеивается:

- И напрасно, батюшка, напрасно. Сало, знаете ли, вещь хор-о-о-о-ошая.

Доехали пастыри до конечной станции, прощаются. Батюшка берёт вещички и кланяется:

- Всего вам доброго, пане, и прошу передавать от меня поклон вашей матушке.

Ксёндз с удивлением переспрашивает:

- Какой ещё матушке? Разве вы не знаете, что матушки нам не положены?

И батюшка парирует, победно улыбаясь:

- И напрасно, пане ксёндзе, напрасно. Матушка, знаете ли, вещь хор-о-о-о-о-шая.

Рассказал он этот анекдот Великим постом, и не зря видать рассказал. Как человеку понять, что он счастлив, что не нужно ему искать чего-то там далёкого и необыкновенного, если его счастье, на самом деле, всегда с ним рядом.

Вот мы, православные, это знаем. Нашей маленькой радостью становится возможность просто сесть после поста за стол и покушать с друзьями того же самого сальца. Для других это будни, а для нас праздник...

Если бы не посты, разве стали бы мы по-настоящему ценить тех, кто живёт с нами в одном доме, делит стол и ложе? Был бы этот человек тебе всегда желанен? А как здорово сознавать, что и ты ему дорог точно также, такой же единственный и на всю жизнь.

Нет, определённо, священнику без матушки не спастись.

Матушка – это второй крест на его шее и постоянный ограничитель. Только и слышишь:

– Куда пошёл? На кухню после восьми не входить! Мне что, на холодильник замок вешать?

Это уже давно, когда ещё на железной дороге работал, просыпаюсь дома ночью и чувствую сильнейший голод. Работали мы посменно, и ночь для меня перестала отличаться от дня, и от этого есть хотелось круглосуточно. Встаю и потихонечку иду на кухню. Поставил чайник, намазал хлеб маслом, сверху ещё и мёдом, сижу пирую.