Андрей Шарый - Четыре сезона

За углом в прежнем здании омского Офицерского собрания — и теперь Дом офицеров. Отличие символизируют крашенные олифой статуи у входа: танкист в шлеме и пехотинец с биноклем. Но это — не верьте цвету! — красные командиры. А от белых офицеров, от тех, о ком сочувственно сказала Марина Цветаева, —

не осталось и следа. Поэтесса оказалась права, теперь здесь — другая эпоха, другая страна.

В Омске, как, впрочем, и повсюду в России, по сей день Гражданская война воспринимается не как национальная трагедия, не как упущенный страной исторический шанс избежать диктатуры, а как апофеоз победы добра над злом. Верным считается тон большевистской листовки: «Собрались бывшие царские генералы и офицеры и провозгласили: „Да здравствует его Величество, Верховный Правитель всея Руси генерал Колчак!“ „Ура! Ура!“ — закричали в один голос попы, купцы, фабриканты, помещики и офицеры…» Как сыпанули пригоршней красного на карту Омска — улицы Красный Пахарь, Красных Зорь, Красной Звезды, Красный Путь, — так и оставили.

«Столица Сибири — большой город с тремя соборами, — писал о русской смуте генерал британского экспедиционного корпуса, — Омск перенаселен и страдает от лишений Гражданской войны. Канализация замерзла, в городе свирепствует тиф». Когда вместе с Колчаком англичан из Омска прогнали, справились с тифом, а потом и церкви повзрывали. На месте собора Святого Ильи Пророка к сорокалетию революции воздвигли громадный памятник Ильичу. Взорвали Успенский кафедральный собор, первый камень в фундамент которого заложил во время визита в столицу Степного края цесаревич Николай Александрович. На площади, где когда-то стоял этот храм, струится фонтан, по замыслу архитектора — цветомузыкальный, но, поскольку оборудование неисправно, цвета и музыки нет, а есть просто тихое журчание струи. Рядом с фонтаном установили большой крест, под которым омская молодежь прогуливается, веселится и пьет пиво монархической марки «Сибирская корона». На месте Воскресенского военного собора, первого каменного здания омской крепости, — жилые кварталы. Больше повезло Никольской войсковой казачьей церкви. В храме, где когда-то хранилось знамя Ермака, в советское время устраивали и концертный зал, и склад, и общественный туалет, но теперь церковь снова принимает набожных казаков. Жива и лютеранская кирха: в семидесятые годы разобрали островерхую готическую башню, но здание уцелело. В бывшей кирхе устроили музей областного УВД. Почтили память тех, кто разбирал и взрывал.

Колчак, придя к власти, решил устроить из прифронтового Омска мирный Петербург: министерства по штату императорских, экспедиция к Карскому морю. Время не дало адмиралу шанса: правда большевиков оказалась проще колчаковской. Впрочем, все свои ошибки, весь свой идеализм и все свои прегрешения Александр Колчак искупил — если не любовью к Родине, если не безошибочной политикой, так хотя бы мученической смертью. Зимой 1920 года его, бежавшего из перестающего быть сибирской столицей Омска, расстреляли без следствия и суда; как говорят теперь историки, не по приговору иркутского ревкома, а по прямому указанию Ленина. Труп адмирала спустили в прорубь под лед Ангары, чтобы не осталось могилы и чтобы не осталось памяти. Расчет оказался правильным — так и случилось, памяти не осталось.

Памятник Александру Колчаку воздвигли осенью 2004-го не в Омске, а в Иркутске, после многолетней дискуссии. Четырехметровый бронзовый адмирал в задумчивости над судьбами родины возвышается над фигурами опустивших штыки красноармейца и белогвардейца. Однако не вызывает сомнения, кто кого заколол; в день открытия монумента группа революционно настроенных горожан намеревалась приковать себя наручниками к постаменту в знак протеста против установки памятника. Столица Колчакии Омск 130-летие со дня рождения адмирала встретила скромнее: на доме купцов Батюшкиных, где несколько месяцев прожил Верховный Правитель, открыли мемориальную доску. При советской власти в этом особняке разместилась ВЧК.

В начале XX века Колчак, еще не адмирал, а лейтенант, принимал участие в полярной экспедиции барона Толля — той самой, что искала мифическую землю Санникова. Именем Колчака тогда были названы северный остров и мыс в Таймырском заливе. В сталинскую пору полярную географию, конечно, тоже подправили, и сыну адмирала Ростиславу, мальчиком спасшемуся в эмиграции в Париже, через десятилетия только и оставалось сетовать с горечью: «Упоминаний об адмирале Колчаке в России больше нет. Только среди фотографий при книге моего отца „Льды Карского и Сибирского морей“ имеется снимок острова Колчака. Это одинокая безлюдная скала, закованная в полярные льды».

Мавританского стиля башню-колокольню венчает колпачок из майолики цвета неба. С балкона башни видна живописная долина, пробивающая между скалистыми холмами узкий путь к далекому морю. И небо над долиной — цвета монастырской башни. Вальдемоссу окружают оливковые рощи, деревья в которых столь стары, что для них безразлично время. «Здесь все растет и цветет в том совершенстве, какого только мог пожелать Создатель. Когда копоть и туман Парижа делают мою жизнь невыносимой, я закрываю глаза и снова, как во сне, вижу эти поросшие зеленью холмы и живописные скалы». Много лет назад по этой долине гуляли Жорж Санд и Фредерик Шопен, от скуки посещая нехитрые крестьянские карнавалы и сельские свадьбы, на которых бесконечно исполнялся один и тот же народный танец — болеро. В местечке Вальдемосса на балеарском острове Мальорка знаменитая писательница и гениальный музыкант провели зиму разочарований.

Сонная деревушка обязана вселенской славой этому блестящему роману, не написанному, нет, а вспыхнувшему в парижском салоне жены Ференца Листа красавицы Марии Д'Агу, где в тридцатые годы XIX века собирался «цвет самых высоких умов Франции и Европы» — среди прочих Бальзак, Дюма, Гейне, Проспер Мериме, Мицкевич, Эжен Сю, Полина Виардо. Здесь баронесса Аврора Дюдеван, известная под мужским литературным псевдонимом Жорж Санд, и познакомилась с изгнанником из Польши, пианистом Фредериком Шопеном. Аврора, модная светская львица, только-только пришла в себя после депрессии, вызванной болезненным разрывом с адвокатом Луи-Кристозомом Мишелем, который, кстати, в свое время защищал ее на бракоразводном процессе с бароном Дюдеван. А Шопен никак не мог забыть об увлечении молодой полькой Марией Водзинской, помолвку с которой пришлось расторгнуть по настоянию ее родителей, испуганных болезненностью композитора.