Ханс Хенни Янн - Угрино и Инграбания и другие ранние тексты

- Меня?.. - вырвалось у меня, испугавшегося. Ибо кто я такой?! Я постучался в дверь памяти; но мне ничего не вспомнилось. Язык онемел от тревоги, и я только радовался, что этот юноша говорит так чудесно и что несомненно одно: я не попаду ни к каким извращенцам. Но я не мог быть нужным им человеком!

Мое сердце стучало так громко, что юнга не мог этого не слышать. Но он продолжал говорить.

- Я знаю: о чем бы люди ни толковали, они лгут. Потому с ними и случается так много плохого. Нас учили этому еще в школе; но мне довелось в этом убедиться и на собственном опыте... Время от времени я замечал, что здесь снаружи люди, живущие в браке, не любят друг друга. Такого я не могу понять. Сам я люблю беспредельно. Это несказанная ценность - когда кто-то любит. Любящий это сознает и ради своей любви отдаст руку на отсечение и будет улыбаться , претерпит любые пытки и будет улыбаться . Настолько он уверен в своем счастье... Мы плаваем по морю, и часто случаются штормы, но мы не можем погибнуть, ибо должны вернуться к нашим любимым. Впрочем, и корабль наш так хорошо построен, что только Бог, будь у Него злая воля, мог бы разбить его. Шторм не захочет причинить нам зло, как причиняет другим кораблям, которые все преследуют ту или иную корыстную цель. Наш корабль, в отличие от них, никакой корыстной цели не преследует. Мы на нем только плаваем. Богу же злая воля не свойственна.

Я был словно оглушен, органы чувственного восприятия бездействовали; но поскольку юнга молчал, я наконец спросил (что стоило мне чудовищного напряжения): почему же он тогда не остался на родине, со своими любимыми?

- Я люблю и море тоже, - ответил юнга, - люблю его бесконечно, но эта любовь - другая. Она не предполагает взаимности; и потому не может полностью удовлетворить. Мы бы постоянно плакали, будь у нас только такая любовь. Это как если бы женщина, которую мы любим, имела тысячу любовников помимо нас. Все это может казаться красивым, долгое время; но однажды нам пришлось бы отречься от такой любви. На протяжении вечности мы бы такую любовь не вынесли. Да и самой этой женщине однажды пришлось бы выбрать кого-то одного, потому что иначе она не смогла бы умереть. В вечности каждому из нас нужна только одна любимая, которая принадлежала бы ему целиком. Я знаю, когда отправляюсь в плавание, что рано или поздно наступит день возвращения, как было в прошлый раз. И потому хочу испить всю чашу сладких мучений - полную, полную до краев, - чтобы позже у меня остались дорогие сердцу воспоминания, которыми я смогу поделиться с любимой, когда буду уже в безопасности, рядом с ней. Я тогда смогу сказать: «Ты была единственной, кто отдал себя мне без остатка»; это ее очень порадует... И потом, было бы ужасно, если бы кому-то из нас единственно только море порой подбрасывало немного любви. Такому баловню моря пришлось бы утопиться в собственном прошлом... И еще: уже почти две недели, как я уехал из дому и стал испытывать все вещи на предмет того, сколько любви они готовы мне уделить. И вот теперь я возвращаюсь домой с чудесной уверенностью: что ничья преданность не превосходит преданности моих любимых. Потому я должен теперь поспешить к ним... и очень тоскую. Все вещи хороши, все вещи заслуживают любви, но когда мы умираем, они нас покидают и остается только одна!

Он с несказанным удовольствием посмотрел на звезды и почти выкрикнул:

- Смотрите, мы жертвуем звездами, и морем, и всем, что только существует, чтобы доказать нашу любовь... Эти свершения, свершения!

Я подскочил к нему, схватил его за руки и сказал ломающимся голосом:

- Я не тот человек, кого вы искали, определенно не тот. Я оказался не на том корабле!

- Вы ошибаетесь, - сказал он спокойно и сразу спросил:

- А куда же вы хотели попасть?

- Я не знаю! Я сумасшедший! Если мне сейчас ничего не вспомнится, я брошусь в море. У меня, между прочим, и любимой никакой нет!

- Почему вы не желаете успокоиться... - умоляюще заговорил он. - Никто не причинит вам зла. Никто на острове Угрино не испытывает к вам ненависти. Все было лишь недоразумением... ужасным недоразумением.

Услышанное название показалось мне знакомым; но я тотчас снова его забыл. Юнга же продолжал:

- Мы все с нетерпением ждем, когда вы надстроите башни нашей церкви. Вы сделали только несколько набросков, по которым невозможно работать. Вы тогда не захотели продолжать и покинули нас. Причину вашего внезапного раздражения мы не знали, и кое-кто предположил, что вы, вероятно, сошли с ума.

- Ну как же! - крикнул я в бешенстве. - Человек упал со строительных лесов и раскроил себе череп! И такое случилось на моей стройке! Да будь оно все проклято, трижды проклято!

- Но этот человек избивал своих детей!

- Что?! Детей?! Нет, у него не было детей. Я его никогда не видел, но все это ложь, в этом мире есть только ложь! Я не тот, кто вам нужен, я ничего не знаю, я никого не люблю, повсюду - одна только ложь. Кроме того, я умер.

Юнга заплакал. Это меня тронуло, как если бы кто-то начал играть на арфе и повторял вновь и вновь всё то же: «Был когда-то мил-друг у меня - но он стал другом другого». Я очень отчетливо вспомнил эту мелодию. Я определенно однажды уже слышал ее и тогда тоже плакал... тогда, тогда--!

Когда? Я положил руку на голову юнге и сказал:

- Видишь, я в самом деле совсем ничего не помню...

Он спросил:

- Даже того, как взяли меня на руки и поцеловали в губы?! Отец тогда избил меня. Я был в такой ярости - ибо он причинил мне несправедливость, - что понял, почему он должен был сорваться с лесов. Я знал причину; один я... А вы могли бы догадаться; но нам с вами так и не представился случай, чтобы понять друг друга.

- Я помню только кровь, ничего больше; кровь и ошметки мозгов!

Я почувствовал, что ухватил краешек воспоминаний; но я не мог больше ничего вытащить , мне и его пришлось выпустить из рук.

Зубы у меня стучали, и чувствовал я себя так, будто с меня заживо сдирают кожу, чтобы использовать ее для какого-то кожаного изделия. Состояние мое было ужасающим.

Юнге я сказал, что должен лечь спать, и пошел прочь. Он последовал за мной и, когда мы уже были в коридоре, тронул за плечо и попросил:

- Не сердитесь.

Я сказал ему, что погорячился ненамеренно и что топиться из-за этого не собираюсь...

Мы добрались до моей каюты. Я вошел. Юнга - за мной. Я повторил, что собираюсь лечь спать; он ответил, что хочет остаться со мной, чтобы мне не было так одиноко .

Я очень обрадовался, что он это сказал. Он зажег две свечи.

Я сразу почувствовал, что я у себя дома. Я не помнил, чтобы когда-либо у меня был родной дом; поэтому ничто не мешало мне признать своим домом это очень просторное помещение с дубовыми потолочными балками, с пологом из темно-коричневой ткани, который отгораживал кровать. Я никогда и не представлял себе иначе жилую комнату. Там был еще письменный стол, на котором лежало несколько книг в пергаментных переплетах.