Ханс Хенни Янн - Угрино и Инграбания и другие ранние тексты

6 октября 1915

<...> В то время мне было шесть или семь лет - судя по тому, что я носил пижамные штаны, сшитые из легкой, в розовый цветочек, фланели. Тогда, вероятно, я находил их красивыми, или, может, в них было что-то нереальное, потому что я очень хорошо видел, что торчащие из-под них нежные ступни есть нечто совершенно удивительное. Кажется, именно тогда я начал произносить первые монологи, обращенные к моим рукам и ступням. Но все-таки - я в этом не уверен; может, на первый план все-таки слишком отчетливо выступал холод. Через такое не переступишь. Приходилось скрючивать пальцы ног и согревать их маленькими руками. <... >

Примерно в то же время - поскольку я еще носил эти пижамные штаны, с небольшим количеством просвечивающих на свету дырок - мне регулярно мыли ноги. Я садился на стол в нашей комнате, горела лампа, и тетушка Йетте опускалась передо мной на колени, чтобы помыть меня. Она потом подстригала мне ногти, а я довольствовался тем, что отрывал от ступней чешуйки кожи. Все вокруг, по крайней мере, дышало покоем, и деятельность взрослых скользила мимо, не задевая.

Я был очень уродлив, и бестактные тетушки так и говорили, находились и другие люди, дававшие это почувствовать, но никто не старался сказать мне что-то приятное. А у детей, с которыми я мог бы играть, хватало других забот, и они не обращали внимания на меня, маленького мальчика, к тому же со странностями. Я действительно был одинок. Не знаю, испытывал ли я когда-нибудь любовь к родителям. Такое маловероятно, потому что наши взаимоотношения были весьма прохладными и не выходили за рамки раз и навсегда заведенного порядка. Но все же - это были единственные отношения, которые я поддерживал, и они защищали меня от полного одиночества. Все-таки рядом находились люди, с которыми я мог, по крайней мере, обменяться парой слов, и, значит, не было нужды всё замалчивать. <...> Были тетушка Йетте и тетушка Флюгер, и мои родители тоже, но на них я внимания не обращал. Были обе эти старые - уродливые, наверное - тетушки, но я более или менее успокаивался у них на руках, и они приносили мне засахаренные фрукты.

Наверное, всегда существовали одинокие и уродливые люди. Были, скажем, ассирийские и египетские цари, которые в своем одиночестве настолько отдалялись от других людей, что считали себя богами.

<...>

11 октября 1915

<...> Самое простое и товарищеское отношение к Богу - у мальчиков. <...> Я вспоминаю, что представлял себе Бога или Иисуса безмерно красивым. Его красота была настолько неисчерпаемой, что на протяжении какого-то времени я забывал из-за нее все, всю внешнюю жизнь, и потому этот Иисус не имел по отношению ко мне никаких обязательств и, соответственно, никаких моих желаний не исполнял. Он только кутался в просторный фиолетовый плащ, таким и остался в моем представлении цвет неба. Кажется, довольно скоро наступило другое время, настолько наполненное мирскими желаниями, что этот красивый Бог уже не мог во мне оставаться. Я Его переделал в другого, которому нравилось, что к Нему обращаются с тысячью желаний, которые Он должен исполнить. И случались периоды, когда Он их исполнял, и другие - когда отвергал все просьбы. Однако нужно признать, что не Он был немилосердным, когда отказывал мне, а я - недостаточно твердым и уверенным в себе. То, чего я хотел, не было условием моей жизни, не было даже необходимо, чтобы преодолеть скуку. Но порой появляется мальчик, отличающийся такой целостностью, что нуждается в невозможном - просто чтобы жить. И такое желание столь угрожающе в нем вздымается, что Бог не может его не исполнить. Бог творит чудеса, когда их от Него требуют. Но даже просто существовать Он способен лишь для подобных Ему.

Вот я и сказал все самое существенное о Боге. В своем совершенстве и безграничной щедрости Он существует лишь для тех, кто хочет Его именно таким. Нет того, чего Он не мог бы исполнить, и Он сделает всё, чего у Него безоговорочно потребуют. Если какой-нибудь мальчик скажет, что не может вполне осуществить свою жизнь, потому что ему не хватает того-то или того-то, Бог обязан послать к нему ангела или прийти сам, чтобы доставить недостающее.

Мыслимо ли, что средневековые соборы возникли бы, если бы их зодчие не требовали от Бога с неустанным упрямством, чтобы Он вложил в них это беспредельное стремление ввысь, эти пьянящие формы? И могли Он ответить им «Нет»? <...>

Однако впервые Бог - без остатка - явился на земле, как мне думается, благодаря Иисусу Христу. Кто верит, что после того Он снова появлялся здесь - самостоятельно, независимо от людей, -тот заблуждается. Он возвращался, когда рождались мальчики, создававшие Его из себя. А значит, Он тот, кто вновь и вновь начинает заново, поднимает себя из Ничто к бесконечности. Он может существовать и расти, только когда Им пользуются для дела. Когда же Его хотят просто включить в какую-то систему и сохранить, Он рассыпается прахом, превращаясь в Ничто.

Я не ошибусь, сказав, что большая часть моей работы состояла в работе над Ним.

<...>

10.12.1915

Стóит мне подумать о людских жилищах, и мною овладевает великая грусть, потому что я уверен: именно они мешают нам вполне ощутить вкус жизни. Они отпугивают все таинственное, и оно уже не может приблизиться к нам... Я говорю о городах и городских домах. Я сам вырос в таком городе и привык считать, что мне повезло, потому что мы имели собственный дом с садом. Но что это был за дом! Новый дом с тонкими стенками, без всякого стиля, учитывающий только принцип пользы, - дом, все тайны которого я полностью исчерпал к десяти годам.

Итак, никаких тайн в нем не осталось - ничего, что помогает перебраться на ту сторону, где начинается Бог. <...>

Ситуация впервые изменилась, когда я надолго уехал из дому и жил в маленьком лесу под Эккелем. Тогда я впервые прочитал «Записки Мальте Лауридса Бригге» Райнера Марии Рильке. Они не отпускали меня, и я вдруг понял, почему я всегда боялся темноты и привидений - потому что знал в глубине души, что привидения существуют, что в один прекрасный день они представятся мне. Я понял также, что я, чтобы насладиться богатством своего детства, должен был бы жить в замке, старом и таинственном: там бы меня нашли те вещи, перед которыми теперь я лишь испытывал страх. Но насколько я стал спокойнее! Хорошо уже то, что домик располагался в лесу, который часто по вечерам казался очень темным и покинутым. В сущности, там было немного такого, что могло бы испугать мальчика с тонкой душевной организацией. Случилось, например, что свеча, которая горела передо мной, внезапно превратилась в нечто неописуемое. Может, я ее понял. Во всяком случае, подумал, что и сам я - такая же свеча. Может быть, я ждал и внешнего превращения, но, конечно, со мной оно произойти не могло, потому что уже тогда я был словами, которые говорю . Однако стоявшие вокруг, как мне кажется, внезапно поняли, что говорю я правду. <...>