Александр Беатов - Время дня: ночь

Но он думал дальше:

"Мы могли бы задержаться в мастерской и опоздать на троллейбус… Мы могли бы встретиться в другой день… И зачем только я предложил тогда эту лыжную прогулку?! Девочка перебежала бы дорогу и осталась бы живой… Полюбила бы какого-нибудь юношу… Вышла бы замуж, была бы счастлива, родила бы много детей… А теперь это всё невозможно! И всё из-за меня!.."

Они дошли до следующей остановки. Погода вдруг странно изменилась. Хотя всё ещё светило яркое солнце, тут, на возвышенном месте, куда они поднялись, сильно дул ветер и было холодно.

— Он должен был обогнать троллейбус здесь! — Саша указал лыжами на дорогу перед собой.

— Откуда ты знаешь?! — Маша резко взглянула на Сашу через полу-заиндевелые очки. — Ты, наверное, никогда не видел, как умирают… У меня в больнице каждый день — смерть…

— Каждый день?!

— Да…

— В больнице, наверное — другое дело… А тут… Посмотри: какое солнце, погода, почти что весенняя… Была… там… — Саша кивнул в ту сторону, откуда они пришли, почувствовал какую-то жуткую усталость в теле, в мыслях… Ему захотелось закрыть глаза и уснуть. И сразу же последовала головная боль, накатившая медленно и завладевшая всем его состоянием. — И потом, — добавил он, — Разве можно привыкнуть к смерти?

— Я… привыкла… — тихо ответила Маша.

Саша взглянул ей в глаза. Он вспомнил, как однажды, в "домике", где молодые прихожане отца Алексея не раз собирались для чаепития в ожидании службы, он нашёл на полу упаковку циклодола, в которой не хватало одной таблетки. "Неужели — мои?!" — подумал он, пряча таблетки в карман, и нащупывая в нём свои…

"Чьи это могут быть?!" — подумал Саша. — "Значит, не я один здесь такой! Чьи же это?" — Саша окинул взглядом присутствовавших. Вместе с ним всех собравшихся было шесть человек: Никаноров, его сестра, Ирина, Сашин тёзка и Маша…

— Скажи, Маша, а ты не пьёшь таблетки? — спросил он тогда.

— Какие таблетки?

— Успокаивающие… Циклодол, например?

— Циклодол?

— Да… У тебя нет, случайно? Я забыл свои дома…

— Нет… У меня нет… — ответила Маша.

Они стояли ещё некоторое время… Прибыл следующий троллейбус. Тот на котором они ехали, с опущенными рогами, всё ещё был виден вдали, на шоссе, откуда они пришли. Маша вытащила из утопавших в снегу концы своих лыж, оставивших подтаявший след и направилась было к троллейбусу.

— Ты меня извини, — вдруг остановил её Саша. — Я не смогу ехать дальше. У меня жутко разболелась голова. Давай, лучше, вернёмся…. Не нужно нам было затевать ничего…

— Что?! Ты, может, хочешь сказать, что и отец Алексей виноват в этом — раз всё началось со слайдов? — парировала Маша.

Саша ничего не ответил, стал переходить шоссе.

На 198-ом автобусе Саша поехал дальше, а Маша вышла у Новых Черёмушек. Оказавшись у метро Академическая, юноша сразу зашёл в аптеку, чтобы купить анальгин.

Разжевав две таблетки, он вышел на улицу, где всё так же ярко давило на глаза весеннее солнце, мелко семенили многочисленные прохожие, боявшиеся поскользнуться на льдистом утоптанном снегу и ничего не знавшие о случившемся…

— Семечки! Покупайте семечки! — кричала торговка, с мешком и стаканом, на пустом ящике из-под бутылок, в качестве импровизированного прилавка. Человек пять стояло в очереди. Торговка брала деньги, опорожняла стакан в чей-то оттопыренный карман, черпала из мешка новый… И новый прохожий уже подходил, выступая прочь из потока людей, и вставал в конец непрерывной очереди…

"А девочка, всё ещё в легковой машине лежит!" — вдруг подумал Саша, вспоминая картину, виденную всего десять минут назад, когда он, возвращаясь обратно на "198-ом" посмотрел из автобуса в окно через плечо Маши на то место, где произошла трагедия.

Он вошёл в поток прохожих, который понёс его по тротуару, завернул за угол "сталинского" дома к другой остановке.

Подъехал какой-то автобус со странным номером чужого маршрута.

— Скажите, какой это автобус? — спросил Саша старуху с сумкой пустой посуды, не решавшуюся взойти в двери, переполненной машины.

И будто-бы услышав Сашкин вопрос, водитель прокричал в микрофон:

— По 684-му! Машина следует по 684-му маршруту!

Если бы у Сашки Волгина не было прообраза, то, наверное, наше повествование можно было бы на этом закончить. Но дело в том, что пока эта история писалась, на судьбу нашего героя наслаивались новые и новые жизненные коллизии. Конечно, описывать все их невозможно, да и неразумно. Лучше начать новую повесть или роман и не перегружать читателя. Иначе, можно подумать, что если накручено так много событий вокруг одного персонажа, то не выдумано ли всё это… Вот почему, наверное, Пушкин оставил свою попытку продолжить "Евгения Онегина", сделать из него декабриста… Что бы стал описывать Лев Толстой после того, как Пьер Безухов женился? Значит и "герою нашего времени" не мешает вовремя уйти со сцены… Так обстоит дело с литературными персонажами, исключительными и одновременно типическими образами, такими, например, как дядя Коля… Совсем другое случается в жизни…

Сашка Волгин — вовсе не примечателен, как, например, ничем особенным не примечателен Доктор Жеваго, который не пытался переменить мир, в отличие от Стрельникова, а, "просто хотел жить" и, может быть, поэтому в конце своего страдальческого пути опустился и умер обыкновенным образом, и не где-нибудь в постели, как его автор, и не так трагически, как Александр Галич, посвятивший Борису Пастернаку одно из своих стихотворений, а просто — в трамвае. И автор этих строк — тоже заурядная личность, за рутиной обыденности, пытающаяся найти смыслополагающую цель, оправдать своё бесполезное существование творчеством. Вот почему и он — один из образов этой повести, как бы, герой за кадром, безликий закулисный рассказчик… И если читатель думает, что догадался, кто этот повествователь — то автор смеет заверить, что читатель ошибается… Но об этом — позже… И даже сейчас, перед близким концом этой истории, он всё ещё не решается раскрыть свой секрет. Сделает ли он это? Когда? Ответить трудно, пока не поставлена последняя точка. Вот почему он призывает читателя набраться терпения и продолжить чтение этого правдивого жизнеописания.

Если некоторые главы этой повести оказались не совсем удачны и даже скучны и нелепы — это не вина автора… Такова наша жизнь. И то, что излагается тут — всего лишь её слепок, возможно и не очень удачный, поскольку не всё в жизни, может быть, достойно описания…. По крайней мере, через это повествование читатель будет знать, как не должно быть…

Впрочем, ведь, не всё в жизни негативно! Так? Проверим это на дальнейшей судьбе Сашки Волгина — бросим его на несколько лет вперёд, скажем, в год Орвела — опустим следующий рулон плёнки в проявитель, и вместе с лучом света проникнем сквозь неё на экран прошедших человеческих жизней…