Александр Беатов - Время дня: ночь

— Это, что ли, кладбище? — спросил Круглов у одного из них.

— Да, — ответил один, испытывающе смотря дяде Коле в глаза.

— Это правда, что здеся Хрущов похоронен? — тут же Николай кивнул головою в сторону ворот.

— А вы — кто такой? — вдруг спросил другой.

— Я-то? — дядя Коля шагнул навстречу, — Круглов — моя фамилия, — и он протянул человеку руку.

— Прочтите, — сказал человек и указал на стену, справа у ворот, где висела какая-то табличка.

Николай подошёл к ней и прочёл:

ВНИМАНИЕ.

СВОБОДНЫЙ ВХОД НА НОВОДЕВИЧЕВО КЛАДБИЩЕ.

ЗАПРЕЩЁН В СВЯЗИ СО СТРОИТЕЛЬНЫМИ РАБОТАМИ.

РОДСТВЕННИКИ ПРОПУСКАЮТСЯ ПО ПРОПУСКАМ.

Пока он стоял в недоумении, подъехала чёрная "Волга", из которой вышли две женщины, прошли мимо Николая и скрылись в приоткрывшейся металлической двери ворот.

— Что, и у них тоже есть пропуск? — спросил дядя Коля.

— Конечно, — ответил первый.

— Иди своей дорогой, отец! Тебе сюда ещё чуток рано! — засмеялся другой.

— Но-но! Сопляк! — пригрозил дядя Коля. — Поговори!

— Ты что? Неприятностей захотел на свою ж….?! — Смеявшийся вдруг посерьёзнел и вплотную подошёл к Николаю.

— Сейчас же тебя повяжут, дурака! — Он не мигая смотрел в глаза дяде Коле. — Видишь, машина уже ждёт! — И он мотонул головой в сторону чёрной "Волги", и та, как бы отзываясь, дважды уркнула мотором.

Не раздумывая долго, дядя Коля повернулся вокруг и зашагал прочь.

— Ишь! Видать старый не сразу врубился… — услышал он за спиной тот же голос и смех.

"Сволочи!" — прошептал Круглов едва слышно.

Прежде чем перейти Большую Пироговскую и повернуть к метро, он обернулся, и его взгляд снова упал на яркие, бодрящие взгляд, купола Преображенской церкви. И вспомнив о том, что где-то там один царский изверг, в дремучие времена, гноил свою сестру, Николай в смутной надежде получить удовлетворение за неудачу с посещением могилы Хрущова направился к монастырским воротам.

Кроме нескольких групп людей, толкавшихся на площади, рядом с автобусами, и, по-видимому, ожидавших гидов, по тротуару прохаживались два милиционера.

Круглов вошёл в бывший монастырь и, оставив за спиною Преображенскую церковь, пошёл к Смоленскому собору, вид которого вызвал у него необычайное величественное чувство. То и дело поднимал голову вверх, чтобы взглянуть на купол высокого здания колокольни, он шёл по асфальтированной дорожке, по которой вместе с ним двигались иностранные туристы, с фотоаппаратами и улыбающимися физиономиями.

По какой-то причине собор оказался закрыт. И тогда Николай пошёл к Успенской церкви. Перед нею он остановился у памятника какого-то неизвестного Сергея Фёдоровича Бубнова, с надписью, гласившей: "Ординарному профессору Императорского Университета". Там же Круглов прочёл: "Поступающий по правде идёт к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны", — и задумался. Долго он стоял, погружённый, как бы, в полузабытье, пока, не подтолкнуло его что-то двинуться далее. Сделав несколько шагов, он снова остановился у другой могилы другого профессора — уже Московского Университета — Михаила Васильевича Духовского, который скончался на 54-ом году жизни, — и Николай высчитал, что пережил его уже на 18 лет…

Вместе с какими-то молодыми людьми он вошёл в храм, у самого входа в который стояла другая чёрная "Волга", а в ней тоже сидел шофёр.

Шла служба, и Николай заслушался пением хора, забывшись так, будто пропал совсем, испарившись из своего тела и слившись со словами церковного песнопения.

Когда отворились Царские Врата и дьякон вышел из алтаря вместе со священником, держа над собою Евангелие, Николай вернулся к действительности и как-то странно почувствовал себя — так же, как в тот весенний дождливый день, когда он шёл по бежавшему от таявшего снега ручью вдоль обочины дороги и не думал, что на перекрёстке встретит милиционера, а потом напьётся с ним… И мысль, как блудливая кошка, шмыгнула в открывшуюся прореху, и перед Николаем возник трагический образ Вишневского.

"Хорошо бы его снова повстречать!" — подумал Круглов. — "Может, помочь чем смогу… Ведь, пропадёт человек из-за проклятой водки!"

Всё это как-то вспомнилось и незаметно опять поглотило Николая, но уже по-другому: теперь он никуда не "испарялся", но на душе стало тяжело.

"Эх, и сам нехорошо живу!" — подумал он. — Как же другому помочь смогу?"

А служба продолжалась… Хор пел "Благослови душе моя Господа…" И Николай опять заслушался…

Он почти никогда не бывал в церкви, не знал службы, и потому смысл её сейчас он угадывал по-своему: не понимая из неё почти ничего, он испытывал, однако, чувство благоговения и безотчётной неведомой ностальгии по чему-то прожитому, забытому на века.

…Он вспомнил детство, мать, деревенскую церковь, где она пела в хоре и куда часто водила его с собой. Затем он вспомнил брата Степана, который умер от какой-то болезни на 16-ом году жизни. Когда его отпевали, мать почему-то не принимала, как всегда, участия в службе, и Коля её спросил: "Мама, а почему ты не на крылосе?" И мать, тогда неожиданно заголосив, зашлась в рыдании, так что женщины увели её под руки в придел, а мальчику дали пожевать хлеба. И всё это неизвестно откуда всплыло, вспомнилось, будто Николай только что стоял рядом с гробом своего старшего брата, которого он пережил на столько много десятков лет.

Затем Круглову вспомнилась весёлая молодая жена, предвоенные годы, сын, и то, как жена провожала их обоих на фронт, и как по-бабьи ревела, будто знала уже недоброе; как они с сыном ехали в одном эшелоне и почему-то так мало разговаривали друг с другом. Только тогда заметил Николай, что сын курил, и ничего не сказал ему на это, и сам закурил тоже. И оба понимали: война… А потом их распределили по разным поездам, и Круглов уже больше никогда не видел сына. И только он ступил на линию фронта, как сразу же их дивизия оказалась в окружении. Чудом удалось вырваться к своим, и свои поверили, не расстреляли и не отправили в лагерь, а только до самого 47-го ему пришлось работать и ночевать за колючей проволокой на закрытом военном Заводе.

"Ве-ечный покой подаждь им, Господи…" — пропел священник, и Николай снова вернулся из прошлого. И тогда он подошёл к "ящику", купил свечку, и, неумело перекрестившись, поставил её на Канон.

Перед концом службы священник, оказавшийся самим митрополитом, Крутицким и Коломинским Ювеналием, как узнал о том дядя Коля от какой-то старухи рядом, читал проповедь, в которой призывал следовать примеру неких святых великомучеников, много раз сладко повторял слова "надо" и "подобно как".

Затем под богородичное пение состоялась церемония торжественного ухода митрополита. Какая-то старуха, сгорбившись в три погибели, поспешно раскручивала толстый рулон ковровой дорожки, по другому концу которой уже шествовал митрополит со свитой. Один из свиты забежал вперёд митрополита, остановился перед Николаем и, сказав: "Петь надо! Всем надо петь!" — повернулся к нему спиной и сам что-то запел. Окружавшие Николая люди тоже запели. Митрополит прошествовал, властно благословляя направо и налево.