Михаил Чулаки - Прощай, зеленая Пряжка

«Ты жила (телепатически) — ТЫ ЖИЛА (женский хор) — недостойно — ты жила (шепот) — НЕДОСТОЙНО — как и всякий — недостойно — КАК И ВСЯКИЙ — виновный — ВИНОВНЫЙ — как и всякий — студент — виновный — потому что — СТУДЕНТ — ты делала — ПОТОМУ ЧТО — студент — ТЫ ДЕЛАЛА — потому что — больно — ты делала — БОЛЬНО — всем товарищам — больно — ВСЕМ ТОВАРИЩАМ — прожитых лет — всем товарищам — ПРОЖИТЫХ ЛЕТ — прожитых лет — всем товарищам прожитых лет — недостойная — НЕДОСТОЙНАЯ — жизни и чести — недостойная — ты умрешь — ЖИЗНИ И ЧЕСТИ — без стыда и суда — ТЫ УМРЕШЬ — на погосте — БЕЗ СТЫДА И СУДА — ты умрешь — НА ПОГОСТЕ — истлеют кости — без стыда и суда — ИСТЛЕЮТ КОСТИ — и в глазницы — истлеют кости — И В ГЛАЗНИЦЫ — зальется вода — и в глазницы — ЗАЛЬЕТСЯ ВОДА — зальется вода — и в глазницы зальется вода…»

Пение становилось громче, шествие приближалось, шествие на казнь! Видимые звуки сливались в картинки венков, гробов, крестов — и было ясно видно, что это не настоящие гробы и кресты, а картинки, составленные из звуков как из мозаики, картинки, которые звучали нарастающим Реквиемом. Пение гремело! В нем теперь звучало не безличное «ты» — кто угодно может быть «ты»! — нет, чтобы не спутать, чтобы ни у кого не было сомнений, ее теперь называли по имени и фамилии, Вера помнила, что ее фамилия Сахарова, но хор этого не признавал, он как бы разоблачал ее, называя настоящей фамилией: Горянская она, только Горянская! Горянская — фамилия матери, Вера попыталась было отречься от матери, спрятаться за фамилией Сахарова, но хор разоблачил ее уловку: Горянская, только Горянская!

«Казни мучительной — КАЗНИ МУЧИТЕЛЬНОЙ — Веры Горянской — казни мучительной — мы с нетерпением ждем — ВЕРЫ ГОРЯНСКОЙ — Веры Горянской — МЫ С НЕТЕРПЕНИЕМ ЖДЕМ — Пусть задохнется — мы с нетерпением ждем — ПУСТЬ ЗАДОХНЕТСЯ — в пламени адском — пусть задохнется — гарпии тело — В ПЛАМЕНИ АДСКОМ — пусть рвут — ГАРПИИ ТЕЛО — в пламени адском — ПУСТЬ РВУТ — как ножом — гарпии тело — КАК НОЖОМ — пусть рвут — как ножом…»

Пение стало ослабевать, удаляться, звуковые мозаики распадались на отдельные звуки. Шествие прошло мимо, и на казнь ее не повели. Значит, откладывается. Ну, конечно, ее нельзя казнить, пока при ней ее тайна! Пока Вера не выдала тайну, роботы вынуждены сохранять ей жизнь!

Разноцветные песчинки звуков унеслись, а успокоительные волны все шли и шли. И вот на них приплыл сам хитрый робот-мужчина! Сам испускает волны и сам на них приплыл — для этого надо быть очень хитрым! Решил вырвать тайну сразу, споими руками! Вера установила защитное поле предельного напряжения, какого только могла.

Робот-мужчина остановился на границе защитного поля. Улыбнулся.

«Почему ты, Вера, мне не веришь? Твое же имя: Пера значит, ты должна верить мне».

«Тебе нельзя верить!»

«Можно! Я хочу тебе только добра. Я давно мог тебя уничтожить, но я тебя щадил».

«Ты меня щадил, потому что я не открыла тайну».

«Твоя тайна — пустяк. Я и сам прекрасно знаю, что роботы не поддаются гипнозу…»

Вот и все: тайна ее раскрыта, больше ничто ее не защищает!

«…Но и хорошо, что не поддаются! Значит, роботы совершеннее людей. Я тебя щадил, Вера, потому что ты мне нравишься. Переходи на нашу сторону!»

«Нет! Я не предательница!»

«Подумай! Я диктатор всех роботов, и ты будешь со мной диктаторшей».

«Человеческая женщина не может быть женой робота!»

«Может, отлично может. Ты напрасно упрямишься: я же тебе нравлюсь».

«В тебе есть что-то хорошее, но ты робот».

«Быть роботом гораздо лучше! Мы не умираем, потому что если что-то сломается, всегда есть запчасти».

«Нет, я останусь с людьми!»

«Ты напрасно упрямишься. Тебе самой хочется полюбить меня. Ну, сними защитное поле, не отталкивай меня».

«Я вижу все твои хитрости! Ты меня обольщаешь, чтобы я сняла защитное поле. Но я не сниму!»

«Как хочешь. Подумай еще. Давай и дальше с тобой разговаривать. Ты не будешь теперь молчать, когда я буду тебя спрашивать?»

«Не буду».

«Вот и хорошо! И подумай спокойно, не перейти ли тебе на нашу сторону!»

«Я не перейду никогда!»

«Это ты сейчас так говоришь, а ты подумай еще!»

Робот-мужчина улыбнулся и стал уплывать на успокоительных волнах. Уплывал, махая рукой и повторяя:

«Подумай еще! Подумай еще! Подумай еще!..»

Как-то так невольно получалось, что Виталий теперь приходил на работу минут за десять-пятнадцать до девяти. Будильник звенел в обычное время, но делал он все чуть-чуть быстрее, чем раньше: сразу вскакивал с постели, без колебаний лез под холодный душ — так минуты и набегали. А когда приходил в отделение, не дожидаясь основного обхода, — это само собой — заходил в надзорку: с несколькими больными беседовал, но делалось это для того, чтобы посмотреть, как Вера Сахарова. И было очень обидно, что она не отвечает на его вопросы. Это свидетельствовало, что состояние ее сколько-нибудь существенно не улучшается, а ему хотелось, чтобы ей как можно скорее становилось лучше, но не только это. Хотя он прекрасно понимал, что молчание ее — следствие болезни (слово есть специальное на такой случай: мутизм), что она ничего не имеет против него, все-таки он почему-то воспринимал это и как проявление неприязни именно к нему: мутизм мутизмом, а пусть бы делала для него исключение из своего мутизма! Абсолютно непрофессиональное желание, но что поделаешь! Но так как он все же оставался профессионалом, он имел желание и более скромное, а тем самым и более реальное: когда она все же заговорит, пусть первым, с кем она заговорит, будет он. Было бы обидно прочитать о ее первых словах в сестринском дневнике.

Виталий подошел к надзорке, сопровождаемый громогласным комментарием Ирины Федоровны: Виталька-то наш опять к красуле своей спешит!

От Ирины Федоровны ничего не укроется, тут уж приходится смириться. (Особенно поразила его Ирина Федоровна однажды: у Виталия бывали время от времени приступы радикулита, которых он стыдился: стариковский какой-то недуг! — и не жаловался ни одной живой душе ни дома, ни на работе, ни врачу в поликлинике; ну, не наклониться, ну, резко не встать — маскировался, так что никто ничего не замечал, а Ирина Федоровна во время обхода посреди своей обычной словесной окрошки из Витьки Лаврова, шестнадцати формул цианистого калия и всего остального вдруг сказала: «Что, Виталий Сергеевич, опять спинка-то болит?»)

Только что заступившая на пост Маргарита Львовна встала и доложила:

— Все спокойно, никаких происшествий. Сахарова молчит. Но хоть с головой больше не укрывается — все-таки прогресс!