Ассия Джебар - Любовь и фантазия

Половина шестого утра. Бесконечная вереница фрегатов, бригов и шхун, выстроившихся в три ряда и украшенных разноцветными флагами, заполняет вход в гавань, полностью теперь освободившуюся от тьмы, а вместе с тем и от риска возможной бури. На флагманском корабле, именуемом «Прованс», принято решение готовиться к бою. На палубах появляются тысячи матросов и солдат, шумными группами вываливаются они из трюмов, собираясь на полубаках. Но вот, словно гигантская, переливающаяся на солнце простыня, внезапно опускается покров молчания, так и кажется, будто зашуршит шелк и без того нестерпимо яркого сияния, щедро разливающегося вокруг.

Берберийский город недвижен. Ничто в нем не шелохнется, ничто не нарушает молочного сияния его домов, теперь уже их можно различить, они ползут вверх по покрытому светлой зеленью покатому склону горы, масса которой отчетливо вырисовывается, спускаясь вниз мягкими уступами.

Стоя у борта рядом, бок о бок, офицеры и простые солдаты безмолвствуют, лишь изредка доносится звон шпаг или какое-нибудь восклицание либо ругательство; тут слышится чье-то покашливание, а там, дальше, — звук плевка. Средь беспорядочного нагромождения подвесных коек, болтающихся меж артиллерийских орудий и батарей, приведенных в боевую готовность, толпа будущих завоевателей, похожих на цирковых зверей, готовящихся к представлению и скрытых от посторонних глаз сиянием прожекторов, жадно смотрит на берег. Город, открывающийся их взорам, залит нестерпимым светом, в котором как бы растворяются все звуки.

Амабль Маттерер, помощник капитана корабля «Город Марсель», и его товарищи не двигаются. Неприступный Город противостоит им, давая отпор множеством своих невидимых глаз. Откуда и это впечатление слепящей белизны в Городе: казалось, будто открывшаяся взору картина, в элементах которой меж тем не было ничего неожиданного, — тут купол мечети, отражающийся в воде, там, выше, кружевная резьба замковой башенки или острие минарета — застыла недвижно, волнуя своей близостью.

Тысячи скрытых там зрителей считают, верно, корабли. Кто об этом расскажет, кто это опишет? Кто-то из тех, что уцелеют после завершения этой встречи. Среди тех, кто с первой эскадрой неудержимо скользит на запад, — Амабль Маттерер, он смотрит на Город, который со своей стороны тоже смотрит на него. В тот же день он опишет это противостояние, опишет в плоских и невыразительных словах донесения.

Я тоже пишу об этом на его языке, но только через сто пятьдесят с лишком лет. И задаюсь вопросом, точно так же, как задавалось вопросом командование флотом: поднялся ли Хусейн-дей [3] Хусейн-дей-правитель Алжира того времени. с подзорной трубой в руках на террасу своей Касбы? [4] Касба — крепость (араб.). Разглядывает ли он самолично иностранную армаду? Считает ли эту угрозу пустой? Со времен императора Карла V, владыки Испании, такое множество всяких пришельцев обращалось вспять после символического обстрела Города. Испытывает ли дей растерянность, или душа его, напротив, спокойна, а может быть, он снова содрогается от напускного гнева? Сколько свидетелей повторяли его последние слова, сказанные посланнику французского короля, требовавшего более чем странных извинений:

— Недоставало только, чтобы король Франции потребовал у меня мою жену!

Мне лично кажется, что жена Хусейна пренебрегла утренней молитвой и поднялась на террасу. Что остальные женщины, для которых террасы всегда были царством, отведенным для послеполуденных часов, тоже встретились там, дабы воочию увидеть внушительный, блистательный французский флот.

При выходе из Тулона к эскадре присоединились четыре художника, пять рисовальщиков и с десяток граверов… Битва еще не началась, добыча находилась неблизко, но уже была проявлена немалая забота о том, чтобы прославить эту кампанию. Будто грядущая война сулила только радостный праздник.

На этой заре взаимного противостояния и узнавания о чем говорят между собой женщины города, какие любовные мечты загораются в их сердцах или угасают навсегда при виде королевского флота, изображающего фигуры таинственной хореографии?.. Я воображаю себе это короткое затишье перед началом всех начал; я прокрадываюсь, как незваная гостья, в преддверие этого недалекого прошлого, сняв, согласно издавна существующему обычаю, сандалии и затаив дыхание, чтобы попробовать все услышать вновь.

В тот день, 13 июня 1830 года, эта встреча лицом к лицу длится два, три часа и даже больше — до самого предполуденного взрыва. Словно завоевателям предстояло стать возлюбленными! Продвижение кораблей, устремлявшихся вслед за солнцем, совершалось так медленно и так незаметно, что казалось, будто это глаза Неприступного Города вынудили их застыть там, над зеркалом зеленоватой воды, в ослеплении взаимной любви с первого взгляда.

Безмолвие этого величавого утра предшествует нескончаемым крикам и убийствам, которые наполнят последующие десятилетия.

Три девочки сидят в заточении в светлом доме посреди одной из деревушек сахеля, окруженной бескрайними виноградниками. Я приезжаю сюда весной и летом на школьные каникулы. Очутиться в здешних краях и оказаться запертой вместе с тремя сестрами — это называется у меня «поехать в деревню». Мне было десять, потом одиннадцать, потом двенадцать лет…

Летние игры с младшей из девочек, которая старше меня на год или на два. Вместе мы проводим целые часы на качелях, в глубине сада, возле заднего двора. Однако временами мы прерываем свои игры, чтобы подсматривать сквозь ограду за крикливыми местными жительницами в соседних, наглухо закрытых дворах. В сумерках открываются ворота, пропуская стадо, состоящее из нескольких коз; я учусь доить самых послушных. И под конец пью молоко прямо из бурдюка, хотя меня тошнит от запаха дегтя. Меня почти не тяготит отсутствие возможности побродить по пыльным деревенским улочкам.

Жилище очень просторное. Множество прохладных, затененных комнат, наполненных матрасами, прямо на полу, сахарскими покрывалами, коврами, сотканными некогда хозяйкой дома — родственницей по мужу моей матери, уроженкой соседнего селения.

Я никогда не вхожу в заднюю комнату: там сидит в постоянной полутьме совсем дряхлая старушка. Нам с младшей из сестер случается иногда застыть на пороге при звуках тусклого голоса, который то сетует на что-то, то кого-то обвиняет, разоблачая воображаемые заговоры. К каким забытым всеми драматическим событиям, возвращаемым к жизни бредовыми видениями впавшей в детство старушки, мы прикасаемся? Нас парализует таящаяся в ее голосе сила отчаяния. Мы не умеем, подобно взрослым, отгородиться от этого привычным заклинанием или стихами из Корана, произнесенными вслух достаточно громко.