Ассия Джебар - Любовь и фантазия

Вторую сестру отца, которая была помоложе, я помню более отчетливо.

Дом ее стоял неподалеку от дома моей матери. Летом мы, случалось, ссорились с кем-нибудь из двоюродных братьев или сестер, а то и с какой-нибудь юной теткой; не в пример своим подружкам, я не умела пускаться в долгие объяснения, нанизывая одну на другую злые насмешки и колкости или пользуясь образными выражениями нашего диалекта. Из всей крикливой городской детворы меня легче всего было сбить с толку — то ли из-за моей робости, то ли, наоборот, из-за моей гордыни. Мне оставалось одно: покинуть шумный дом, пренебречь заступничеством моей матери и ее подруг, занятых чаще всего вышиванием. В таких случаях я искала спасения у своей тети по отцу: высокая, худощавая, с зелеными глазами, светившимися на ее точеном лице берберки, она, несмотря на кучу детей, заполнявших ее двор, всегда встречала меня с распростертыми объятиями. Приголубив меня, она шла со мной в свою самую красивую комнату, где меня всякий раз завораживала высокая кровать с балдахином… Тетя оставляла для меня особые варенья, сладости, поливала духами мои волосы и шею. «Дочь моего брата», — называла она меня с горделивой улыбкой, и ее нежность согревала меня.

Привязанность эта, безусловно, объяснялась моим внешним сходством с отцом. Женитьба в нашем обществе служит вечной причиной тайных раздоров между двумя семействами… Однако привычное соотношение сил в данном случае было нарушено тем, что родители мои представляли собой вполне современную пару.

Позже, когда я выросла, тетя по-прежнему продолжала называть меня от избытка чувств «дочерью своего брата», и это неизменно вызывало в моей памяти те самые летние месяцы, когда ее добрая улыбка и спокойная уверенность утешали меня.

Существовала ли в этом городе, окруженном истощаемыми эрозией горами, определенная социальная иерархия? Пожалуй, нет, положение в обществе не играло особой роли в силу установившихся между горожанами и окрестными крестьянами дискриминационных отношений, а главное — в силу той сегрегации, причиной которой стал колониализм: небольшая по численности, но зато могущественная группа европейцев мальтийского, испанского или провансальского происхождения держала в своих руках не только власть, но и контроль над единственным видом деятельности, дававшим прибыль, — рыбным промыслом и правом пользования рыболовными судами старого порта.

По улицам города двигались арабские женщины — белые призраки, казавшиеся тем, кто приезжал посмотреть на римские развалины, удивительно похожими друг на друга. Правда, между семьями именитых граждан существовало некоторое различие, ведь недаром же мужчины трудились изо дня в день, добиваясь для своих родных определенного достатка, но истинное уважение завоевывалось главным образом устными преданиями, передававшимися из поколения в поколение и по отцовской, и по материнской линии.

Для меня разница между отцовскими и материнскими предками определялась одним-единственным, но весьма существенным обстоятельством: мать моей мамы много рассказывала мне о мертвых, например об отце и дедушке своей матери. А от бабушки по отцу я узнала только одно: овдовев совсем молодой, она осталась с двумя детьми и ей пришлось снова выйти замуж за человека весьма пожилого, который умер, оставив ей дом и еще двоих детей, один из которых и стал моим отцом.

Бабушка по матери производила на меня определенное впечатление своими танцами во время регулярных сеансов транса, а кроме того, меня привлекал ее властный и в то же время какой-то загадочный голос.

Но и мать моего отца, быть может даже еще с большей силой, владеет моими помыслами, я часто думаю о ней, вспоминая ее ласковые руки, хотя и сегодня меня терзает ее вчерашнее молчание…

На этой войне я потеряла четырех мужчин. Мужа и трех сыновей. Они почти разом, все вместе взялись за оружие. Один сын погиб, когда до конца войны оставалось всего-то полгода. Другой пропал в самом начале, я так и не получила от него ни одной весточки и до сего дня не знаю, что с ним сталось.

Мой брат был пятым… Его я вытащила из реки. Я всюду искала его тело и все-таки нашла. Он похоронен на кладбище!

Как-то, когда он был еще жив, мы с ним разговорились.

— Послушай, — сказал он вдруг, — взрыв на уэде Эз-зар-это моих рук дело. И в Сиди М'хамед Уали — тоже. В Бельазме — опять я… Он помолчал, потом добавил: О дочь моей матери, когда я умру, не оставляй меня на съедение шакалам!.. Не хочу, чтобы мой труп растерзали дикие звери!..

Да упокоит Аллах его душу, никогда он ни о чем меня не просил, только об этом!.. Как он сказал, так потом и вышло… В конце концов его поймали. Однажды утром прилетел самолет и стал бомбить нас. А после полудня они убили моего брата. Как только стемнело, мы скрылись.

А у брата, надо сказать, была кобыла. Сам он ходил повсюду, организовывал в народе подпольную сеть. И куда ни пойдет, обязательно возьмет с собой свою кобылу. Когда ему случалось спать на улице, он привязывал ее к ноге.

И вот, скрываясь тогда от преследований, мы очутились на берегу одного уэда. Кто-то сказал мне, что видел неподалеку кобылу моего брата, она лежала и не хотела вставать. А дело было ночью.

На рассвете я пошла искать эту кобылу. Я уже потеряла всякую надежду найти брата. И вот увидела вдруг его кобылу. Она поднялась. Должно быть, она чувствовала, что он где-то рядом… Один человек (крестьянин, которого вскоре убили) сказал мне: «Послушай, мне кажется, твой брат лежит недалеко отсюда, возле ручья!»

Тут как раз опять прилетел самолет бомбить нас. Я побежала и спряталась в воде. А когда самолет улетел, вышла и медленно стала подниматься вверх по течению, так я и шла, пока не отыскала тело брата. Потом побежала позвать кого-нибудь на помощь. Его похоронили на кладбище, в могиле, где лежит моя мать… Тогда еще сыновья мои были живы!

Из всех мужчин нашего семейства удалось похоронить только брата да одного из моих племянников. Вот и все.

Я часто ходила в горы, чтобы повидаться с сыновьями. Младший в особенности часто посылал за мной. Я тут же пускалась в путь и шла из дуара в дуар… «Найдешь меня в таком-то дуаре, — передавал он мне. — Приходи!.. Жду тебя там-то!.. Я совсем обносился… У меня нет ни гроша!.. Такой уж я… Такой уж я!»

Из всей скотины у меня оставался один ягненок. Я его прирезала (начались пожары, и он все равно потерялся бы) и послала сыну целиком, чтобы он досыта поел вместе со своими товарищами… Это тот самый, который шести месяцев не дожил до конца войны, погиб… Какие уж тут слезы, мы все их выплакали! В глазах у нас ни слезинки не осталось, вот потому они и сухие!..

Ну а что касается моего сына, которого я ни разу больше не видела с тех пор, как он ушел к партизанам… Так вот, один из его приятелей прислал мне о нем такую весточку: