Жаклин Арпман - Орланда

— Я знаю, что вы были на улице Флоренции, и хоть и с трудом, но могу себе представить, что вы сдули пыль с моей диссертации, чтобы прочесть ее, но, убей меня Бог, не понимаю, как вы там оказались.

— Да просто я знал, что вы там ужинаете.

— Вот это объяснение!

Орланда впал в мечтательную задумчивость. Впервые, не пряча голову в песок, он смотрел на себя со стороны, видел свою бешеную гонку вдоль по улицам, впервые задавался серьезными вопросами.

— Возможно, мне вас не хватало, — добавил он.

— Как меня может «не хватать» кому-то, кого я не знаю?

— Я уже говорил, что я вас знаю.

— Кто вы?

— Вы.

У Алины на лице было абсолютное непонимание, и Орланда добавил:

— Вернее, часть вас.

— Вы были правы — я вам не верю, — спокойно сказала Алина.

Именно в это мгновение Орланда понял, чего хочет. После Парижа он забавлялся до одури, но этого ему было мало. Занимать тело Люсьена Лефрена и делать все, что запрещала себе Алина, — всего лишь фрагмент мозаики: он жаждал, чтобы она узнала, чтобы мысленно — а может, и самолично — была с ним. «Я хочу лишить ее невинности», — сказал он себе, потому что разудалый цинизм с легкой примесью распутства казался более приемлемым, чем порыв, который сейчас подталкивал его в спину. И он попытался убедить ее: странно, но, если хорошо подумать, нет ничего проще, чем доказать кому-нибудь, что вы — это он, достаточно перечислить вещи, которые может знать о себе только сам этот человек и которые его пугают! То, чего я никогда не произносил вслух, определяет меня, изолирует в пространстве как особь. То, что я одна знаю о себе, охраняет мои границы: здесь — я, там — остальной мир, не знающий того, в чем я никогда не признавалась. Это я выпил шоколад с молоком, приготовленный для моей маленькой кузины, я разбил графин, я съел банку варенья… От этих маленьких детских грешков мы свирепо открещивались, не понимая, почему так поступаем, скорей всего, из страха наказания, но, когда выросли… Право же, возьмите себя в руки, ну — не казнят же вас! Мама так мучила меня ежедневными витаминами и протеинами, ее так заботило мое здоровье, что разве только слегка пожурила бы меня. Нет, для того, чтобы объяснить столь яростное «запирательство», нужно другое объяснение, более жгучая потребность, я хотел возвести барьер между другими и мной, хотел «пометить» свою территорию, заявить: здесь, в этом месте, только здесь точно известно, кто выпил шоколад, и это — Я.

Орланда сказал Алине, что она стащила пакетик мятных леденцов.

— Но вы не можете этого знать! — в ужасе воскликнула она.

— И все-таки я знаю.

Алина попыталась прибегнуть к рациональному объяснению, над которым сведущий зритель тоже будет хохотать до упаду.

— Должно быть, я кому-нибудь рассказала…

Он насмешливо рассмеялся.

— А графин? Ты не забыла синий графин, который так любила мама? Она еще говорила, что вода в нем приобретает цвет неба и привносит в столовую аромат лета. Ты находила ее слова смешными, но папе это нравилось, и ты злилась: это я разбил графин в тот день, когда она уж слишком доставала, и ты знаешь, что сделала это нарочно, проходя мимо кухонного столика на колесах, который я запросто мог обойти, но мне надоели ее вечные «Не бегай так быстро!», «Не размахивай руками!» — и ужасно захотелось размахнуться по-настоящему.

Алина застыла, как изваяние.

— А Морис Алькер? Я не совершу бестактности и не скажу всего, что знаю о Морисе Алькере, — не стоит ранить стыдливость юных дев, но ведь ты и об этом ни с кем не говорила, правда? Вчера вечером я встретил человека, который очень на него похож.

— Он умер, — прошептала Алина.

— Я знаю. Ты даже пролила несколько слезинок — он стоил большего, но в глубине души ты так ему и не простила, что он тебя не соблазнил. В восемнадцать в твоей душе жила слабая надежда: он говорил тебе, что ты красивая, но тем дело и ограничивалось. Ты просто не поняла тогда, что он ждал от тебя сигнала, какого-нибудь жеста…

— Откуда вы знаете?

— Да это же очевидно: ему было сорок пять!

— Да не об этом! О том, что я надеялась?

— Потому что я — это ты.

Она покачала головой:

— Вы сумасшедший!

— Конечно! — отвечал он, смеясь. — Но не мое безумие «нашептало» мне все эти тайны. Не думай о моем душевном равновесии: сейчас под угрозой твой разум!

Алине показалось, что этот дикий разговор парализовал ее, так что она даже забыла дышать. Она заставила себя расслабить плечи, выдохнула и попыталась вернуть способность мыслить трезво. Как правило, я воспринимаю чужие идеи: я говорю, мне отвечают, это называется думать и вести диалог — привычная деятельность. В некоторой степени эти действия составляют основу моей профессии. В конце концов, этот молодой человек говорит о вещах, хорошо мне знакомых, и они не новы и не безрассудны. Я всегда знала, что нарочно разбила графин. Будем точны: в том, что он мне говорит, нет ничего из ряда вон выходящего, удивительно лишь то, что он говорит мне это, то есть он об этом знает. Так, проблема описана и разбита на части — остается ее решить. Тут Алина вспомнила о научно-фантастическом романе, который читала в поезде, и взбодрилась.

— Значит, вы — телепат?

Орланда, не читавший «Тьму над падающей землей», изумленно уставился на нее:

— Телепат?

В этот момент он вспомнил о походе в книжный магазин Смита и расхохотался:

— Изумительное предположение! Вся проблема сводится к тому, чтобы выяснить, верите ли вы в телепатию, после чего мы займемся столоверчением. Жаль, что этот стол — не круглый.

— Вы не можете всего этого знать. Но знаете.

— Следовательно, я — это вы.

Алину пробрала внутренняя дрожь.

— Я был вчера вечером на улице Флоренции, потому что прекрасно помнил, что ты должна была там ужинать. Жельфюсы пригласили нас две недели назад, но ты уехала в Париж, и пришлось отложить все на неделю. Ты знала, что там будет Жаклин, потому-то и отправилась в английский книжный магазин за Мэрион Циммер Брэдли — она вечно жалуется, что никто не разделяет ее пристрастия к научной фантастике, и ты решила, что книга доставит ей удовольствие. Но в поезде книга была у тебя, — следовательно, я ее не читал, так что ты должна будешь дать ее мне. Уверен — мне она доставит куда больше удовольствия, чем тебе, — я не так рационален.

— Как вы можете быть мной? — пролепетала в ужасе Алина.

— Это проще простого: я покинул тебя в тот момент, когда ты пила «Бадуа», и переместился в красивого парня, который подошел к тебе за аспирином.

Если бы молодой человек — пусть даже и очень привлекательный — начал рассказывать то, чего никто не может обо мне знать, уверена, я начала бы трепыхаться и метаться в поисках приемлемых объяснений, но никогда не приняла бы идеи, что он — это я. Я чувствую, что Алина не слишком сильно сопротивляется, и это кажется мне странным — ведь она так рассудительна! Я не права. Не стоит забывать, что разделение свершилось именно в ней, она имела эту странную власть и употребила ее.