Дэвид Бэддиэл - Сука-любовь

— Вик?.. — промолвил Джо, рассеяв его видение. Вик осознал, что это было именно видение, только тогда, когда оно исчезло, — это Эмма.

Первые дни Джо и Эмма старались как можно больше времени проводить вне дома. Джо проживал тогда в Сурри-Квейз, отделавшись от Деборы с некоторыми потерями, — единственный раз в своей жизни он стал инициатором разрыва отношений.

Джо справился с чувством огромной вины, мучившим его по этому поводу, предложив ей квартиру, которую они собирались купить на паях, и — когда это предложение оказалось неспособным сдержать поток ее слез — все права на владение этой квартирой.

Дом, в котором обитал Джо, находился на главной улице города и представлял собой помпезное строение из красного кирпича в викторианском стиле; мистер Хамдад, застройщик, каждую комнату превратил в то, что агенты по продаже недвижимости называют «односпальной студией», — на самом же деле, это были запущенные, тесные и мрачные помещения, казавшиеся декорациями к фильмам шестидесятых.

Эмма снимала комнату в частном доме вместе с еще двенадцатью молодыми мужчинами и женщинами. Вскоре молодая пара встала перед выбором: либо мерзнуть у слабенького электрокамина в Сурри-Квейз, либо подвергаться бесконечным вторжениям Стива, Сэла, Дейва, Райана, Джеки, собаки Джеки и прочих уродов из полуподвала, у которых, похоже, не было даже имен.

Вот и приходилось им много гулять. Джо мог себе это позволить: сразу по окончании университета он начал работать над азидотимидином в «Уэлкам». У него было, в принципе, достаточно денег, и доход он имел относительно стабильный, чтобы перебраться в более уютное жилище, но он разрывался между двумя тайными желаниями: первым — поскорей сделать это вместе с Эммой, и вторым — не спешить с этим, чтобы не ранить чувств Деборы; нерешительность причиняла ему и житейские тяготы, и душевные страдания — он оставался в доме мистера Хамдада, утешаясь тем, что рента за комнату, несмотря на ее чрезмерность, оставляла ему достаточно средств к концу месяца для редких уикендов вдвоем в пригородных отелях.

В один из таких уикендов — а именно, семнадцатого апреля девяносто первого года, чтобы быть точным, Джо, который к тому времени уже оставил «Уэлкам», неожиданно обнаружил у себя достаточно средств, чтобы взять напрокат машину. И вот в пятницу вечером он нарисовался возле ее дома на вишневом кабриолете «гольф». Эмма, казалось, немного смутилась перед остальными жильцами за эту демонстрацию благосостояния, показывающую ее с Джо принадлежность к яппи, но всю дорогу до Бау не могла оторвать своих губ от его.

Джо был уже безумно влюблен в нее. А в те выходные он понял, что не сможет без нее жить. Любовь, казалось, подхватила его и завертела-закружила, как ураган бестелесный призрак, и когда он смотрел на Эмму, в лучах света лежавшую на самой большой и чистой кровати из всех, на которых им в жизни доводилось спать, он чувствовал, как его сердце уносится в стремительном водовороте.

Их счастье достигало высшей точки каждый раз, когда они приезжали в какой-нибудь отель, предварительно выбранный Джо в брошюре «Идеальный отдых». В эти моменты им казалось, что впереди такие длинные выходные, что у них столько времени — перспектива разделенной радости простиралась до горизонта. Ближайшее будущее сулило быть еще более радостным, чем настоящее; они поднимались в номер и валялись в постели, молча предвкушая предстоявшие два дня, бесценный запас времени, который у них есть до возвращения в Лондон, к работе, к раздельному существованию.

Это длилось не долго. На Джо накатывала депрессия уже к вечеру субботы, лишая его способности наслаждаться оставшимся временем.

Но в тот уикенд время словно растворилось в тумане, лежавшем серыми клоками на рыжих пляжах Суффолка. Они ехали на машине по аллее к отелю и слушали Кэрол Кинг.

Джо пошарил рукой и прибавил громкость.

— Я не знала, что Кинг поет эту песню. Я слышала ее только в исполнении Аретты Франклин, — сказала Эмма и начала подпевать.

У нее был приятный голос, чего нельзя было сказать про Джо. Он всегда стеснялся своего голоса: пробовал ли он петь, кричать или декламировать стихи.

Джо сразу не понравилось это «твоя любовь — ключ к моему покою», он предпочитал элизию Аретты: «ты — ключ к моему покою» — считая, что так лучше выдерживается размер. Но он не стал обращать на это внимания. Пока Эмма пела, солнце, словно зачарованное, освещало все до самого горизонта, пробиваясь сквозь вездесущие облака.

— Вот черт, — сказал Джо и нажал кнопку на панели. — Тысячу извинений!

Кожаная крыша кабриолета свернулась назад гармошкой, подставив их лица ветру и прохладе.

Челка Эммы билась на ветру, она запела громче, повернувшись к нему и улыбаясь. Джо почувствовал, что путы застенчивости, обычно его сковывавшие, оказались разорваны. Он подхватил высоким голосом:

Вторя Кинг, он выпалил эту строчку почти крича и рассмеялся: отчасти из-за своего ужасного вокала, отчасти из-за нелепости исполнения этой песни рокочущим басом. Это была самая полная и восхитительная потеря самоконтроля — звуки текли из него. В голову ему пришла фраза из детства: «Музыка и смех помогут тебе на твоем пути». Он никак не мог вспомнить откуда эта фраза, оказавшаяся настолько уместной.

Они все еще пели, когда проехали мимо трех подростков, шедших им навстречу по аллее; их лица обратились к проплывавшему мимо музыкальному экипажу, похожему на плот.

— Если бы я сейчас была одной из этих детей, — сказала Эмма, прерывая песню, — я бы захотела побыстрей вырасти. Я так бы сейчас завидовала взрослым.

Джо съехал с дороги на край аллеи и сделал Эмме предложение.

Тэсс бросила свою сумочку на софу и направилась прямиком к бару.

— Угу, меня это не удивляет, — сказал Вик после того, как расспросил ее о поездке. — Вся страна превратилась в пришибленный дурдом.

— Мне нужно было остаться во Франции, — сказала она, налив себе большой стакан «Джимма Бима». — Или уехать куда-нибудь. — Тэсс залпом осушила стакан, словно ковбой из американского фильма. — Правда, не знаю куда. В какое место ты бы уехал от всего этого?

Вик подошел и положил ладони ей на плечи. Вообще-то, он просто хотел помочь ей снять пальто, но ее плечи приподнялись под его руками, как у пианиста, добравшегося до особенно трогательного пассажа, и Вик понял, что она ждет от него массажа.