Дэвид Бэддиэл - Сука-любовь

Вик улыбнулся и кивнул — как если бы так оно и было; потом подумал, а может, так оно и есть на самом деле.

— А затем, — продолжала Эмма, — когда я зашла к тебе в день смерти Дианы и увидела слезы в твоих глазах, я поняла, что была права.

Он с нежностью посмотрел на нее; у нее на губах играла полуулыбка. Прошло уже достаточно времени для того, чтобы можно было теперь иронизировать над той историей, но недостаточно — чтобы рассказать ей правду. Он поцеловал ее в подставленную мягкую щеку.

— А потом ты рассказал о Грэхеме Уэйле, — сказала Эмма.

— Чего? — спросил он, потягиваясь, улыбаясь и одновременно хмуря брови.

— После того, как ты играл для моего живота.

Он рассмеялся.

— Да. Вспомнил.

Лицо Эммы стало серьезным.

— Ты знаешь, я последовала твоему совету, — сказала она осторожно.

— Когда же?

— Когда рожала Джексона. Я проецировала свою боль на кого-то другого. — Ее глаза скользнули в сторону, как будто ей было теперь стыдно за это. — Я думаю, это помогло немного.

Вик кивнул.

— Кто?

— Что?

— Кто тот, на кого ты проецировала боль?

Еще один смущенный взгляд, на этот раз довольно жеманный.

— Это мой секрет.

Эмма спрыгнула с кровати и направилась в соседнюю комнату. Вик лениво смотрел ей вслед, с интересом ощущая, что он способен рассматривать изгибы ее ягодиц, перекатывавшихся под серой футболкой, и невозмутимо оценивать их. Он потянулся вниз и взял с пола акустическую «Гибсон Джей-200». Его пальцы легко пробежались по струнам, он ничего особенного не играл, просто демонстрировал свое искусство; секунду он колебался, не сыграть ли «Королеву-продавщицу», но тут его внимание привлек какой-то звук в соседней комнате, как будто играли на клавесине. Он положил гитару, завернулся в простыню и отправился на разведку.

В центре соседней комнаты на большом ящике сидела Эмма, между ее колен стояло нечто, что до этого Вик видел только на бутылке «Гиннесса»: гаэльская арфа. Глаза Эммы были закрыты, руки отведены в стороны в ожидании, когда отзвук последней ноты стихнет; затем она снова начала играть, ее пальцы медленно скользили по струнам. Это была грустная и очень приятная мелодия, по-видимому, что-то из ирландского фольклора. Вик был заворожен красотой ее игры и опять как-то странно себя почувствовал, как тогда на вечеринке.

Длинным аккордом Эмма закончила игру и открыла глаза; Вик зааплодировал. Она посмотрела на него, напряженная сосредоточенность ее лица сменилась теплой улыбкой.

— Я не знал, что ты играешь на арфе, — сказал Вик.

— Хм… Сейчас я, кажется, должна сказать: «Я еще много чего умею, о чем ты не знаешь»?

Он улыбнулся и, полуобняв ее, сел рядом, положив руки на струны. На секунду он почувствовал, как ее спина напряглась…

— Мужчины тебя всегда просят сыграть для них на арфе? — спросил Джо.

— Нет, — ответила она. — Иногда. Обычно я не играю, даже если просят.

Джо, польщенный, как ребенок, которому в руки дали золотую звезду, обнял ее за талию; ее руки оставались на арфе.

— Почему тогда такое исключение?

— Потому что ты — исключение, Джо, — ответила она, и его сердце бешено застучало.

— Что это была за песня?

— Это был сингоч. Есть еще нонгоч и джигоч. «Син» означает плач, это — элегия. «Нон» — сон, это — колыбельная. А «джигоч» — песня радости.

«Не играй мне джигоч», — подумал Джо, который любил только грустные песни.

…но затем Эмма расслабилась, она прильнула к Вику.

— Херне-хилл, — произнесла Эмма, глядя в окно, выходившее прямо на окна дома напротив. — Мне всегда казалось, что этот район на побережье.

— То Херне-Бэй. — Вик поцеловал ее, скорей как супруг, а не тайный любовник, в плечо. — Название говорит за себя.

Эмма игриво заохала.

— Да знаю я. Я просто их путаю. Где Херне-Бэй?

Вик пожал плечами.

— География — не моя сильная сторона. Девон?

— Нет. Я думаю, Кент. Тоже недалеко отсюда. — Эмма вздохнула. — Как бы мне хотелось, чтобы это был Херне-Бэй.

— Спасибо.

Она повернула лицо к Вику.

— Нет, я не жалуюсь — здесь чудесно, Вик. Но море делает меня счастливой. Его звук и запах. Это расслабляет гораздо лучше, чем…

— …звуки и запахи Дулвич-роуд?

Эмма улыбнулась.

— Оно воздействует на все твои чувства. Как чудесно было бы провести ночь вместе, слушая шум моря…

Ее предложение осталось без ответа; она провела рукой по арфе. Струны издали жалобный звук.

— Ты знал, что она здесь была? — спросила Эмма.

— Нет, я открывал только футляры для гитар. Я вообще думал, что там синтезатор.

— Это замечательная арфа. В половину меньше классической. — Эмма положила ладонь поверх руки Вика, направляя его пальцы по струнам. — Меня научил играть мой отец. Я думаю, таким образом он хотел приобщить меня к ирландской культуре.

— У него это получилось. То, что ты играла, заставило меня думать об Ирландии.

Эмма засмеялась.

— Нет. Это заставило тебя вспомнить рекламу «Мерфи».

Она поймала его правую руку и задержала в своих ладонях, вывернув ее наружу.

— Откуда у тебя это? — спросила Эмма, проводя кончиками пальцев по тонкой, побелевшей по краям царапине возле запястья.

— Пытался покончить жизнь самоубийством от любви к тебе.

— Ну конечно. Какая я глупая, что сама не догадалась.

— Я получил ее, прыгая сегодня на свой мотороллер. Мой старый верный конь решил взбрыкнуть прямо посреди Сайденем-Хай-роуд.

Эмма прижалась губами к его запястью.

— Я поищу пластырь или еще что-нибудь.

Пытаясь удержать ее, Вик обхватил Эмму за талию.

— Не беспокойся. Мне это нравится. Через некоторое время там будет вкусная корочка.

— Ты отвратителен.

— Нет, честно, — сказал он. — Я люблю все, что заставляет чесаться. Такое блаженство… — Эмма повернулась к Вику лицом, оседлав его колени; потом высунула язык, делая вид, что ее сейчас стошнит. Вик лизнул ее, заставив сморщить нос и засмеяться.

— Знаешь, о чем я действительно мечтаю? Об экземе.

— О, я тебя прошу…

— А еще лучше — о псориазе. О псориазе и слуге, который бы чесал меня двадцать четыре часа в сутки. Вот это кайф!

Она помотала головой:

— Не думаю, что буду продолжать тебя любить, если ты будешь выглядеть, как тот парень из «Поющего детектива».

Закатив глаза, Вик в шутку огрызнулся.

— О! Какая ты ограниченная, бездуховная особа!

— Ну, — ответила она мягко, — не думаю, что я одна…

Его внутренний колокольчик тревожно зазвонил при последних словах Эммы, но затем он прочитал в ее глазах такую любовь и нежность, что сразу успокоился. Вик улыбнулся и почувствовал невесомую свободу, отсутствие какого-либо контроля над собой. Он приблизил свои губы к ее уху.