Уильям Голдинг - В непосредственной близости

Вероятно, мне следует рассказать историю молодого джентльмена, обладающего большим умом и чувством, чем он думает, совершающего путешествие в Антиподию, где ему надлежит помогать губернатору новой колонии, поставить на службу свои несомненные способности к… к… к тому или иному.

И он… он… Что? На баке, среди переселенцев есть женщина. Разве не может она быть нашей героиней, переодетой принцессой? И разве не может он, наш герой, спасти ее от… От чего? Потом еще есть мисс Брокльбанк, о коей я писать не желаю, и миссис Брокльбанк, с которой я в настоящий момент знакомства не вожу и которая слишком молода и хороша собой для супруги этого необъятного брюха.

Итак, требуется герой. Герой для моего нового дневника, новая героиня, новый злодей и — для разнообразия — немного комизма, дабы развеять мою глубокую, глубокую скуку.

В конце концов, остановлюсь на Чарльзе Саммерсе. С ним мы хотя бы беседуем, причем довольно регулярно. Поскольку, как старший офицер, Саммерс отвечает за все судно, он не несет вахты. Он, похоже, перемещается по кораблю восемнадцать часов из двадцати четырех и знает по имени всю команду, не говоря о пассажирах и переселенцах. Не сомневаюсь, что он изучил каждый дюйм судна. Насколько я мог заметить, единственное время, когда Саммерс отдыхает — в течение одного часа перед полуднем, приблизительно с одиннадцати до двенадцати; он обходит палубу с видом человека, совершающего моцион. Некоторые из пассажиров следуют его примеру, и я рад сообщить, что Чарльз обычно выбирает в спутники для прогулок меня! Это вошло в привычку. Мы прогуливаемся взад-вперед на шкафуте по левому борту, а мистер Преттимен и его невеста мисс Грэнхем делают то же самое по правому борту. По молчаливому согласию мы ходим не все вчетвером, а парами. Таким образом, когда они разворачиваются у бака, отправляясь в обратный путь, мы разворачиваемся у входа на ют. Когда мы приближаемся к миделю, нас скрывает друг от друга ствол грот-мачты, и потому нам не приходится каждый раз приподнимать шляпы или с улыбкой наклонять голову. До чего курьезно! Расположение дурацкого деревянного столба избавляет нас от необходимости предпринимать все действия, свойственные сухопутным ритуалам!

На следующее утро я сказал о том Чарльзу, и он рассмеялся:

— Я не обращал внимания, но, по-видимому, так оно и есть — весьма точно подмечено!

— «Изучение человечества» крайне необходимо тем, кто намеревается заняться политикой. 1

— Так вы уже избрали для себя поприще?

— Разумеется. И с большим тщанием, нежели большинство моих ровесников.

— Вы возбуждаете мое любопытство.

— Ну, для начала проведу несколько лет — совсем немного — при губернаторе колонии.

— Вот бы посмотреть!

— Заметьте, мистер Саммерс, в нашем веке цивилизованные народы, я уверен, будут все больше и больше брать власть над народами отсталыми.

— А затем?

— Затем — парламент. У моего крестного есть в запасе некое, что называется, «гнилое местечко». 2Оттуда посылают двух депутатов в палату общин, а избирателей всего-то — пьяный пастух да земледелец, которые целую неделю после выборов предаются неописуемым кутежам.

— Стоит ли пользоваться плодами такого произвола?

— У меня, видите ли, есть затруднения. Наши захудалые поместья обременены тяжкими долгами, и поскольку место в парламенте хорошо только для человека состоятельного, я должен успеть снять кое-какие сливки.

Чарльз громко рассмеялся, но тут же оборвал себя:

— Мне не следует смеяться, я просто не сдержался. «Снять кое-какие сливки»! А что потом?

— Как — «что»? Правительство. Кабинет министров.

— Какое, однако, честолюбие!

— Вам не нравится эта сторона моего характера?

Чарльз немного помолчал, потом тяжело произнес:

— У меня нет права судить. Я и сам таков.

— Вы? Не верю!

— Так или иначе, вы меня глубоко заинтересовали. Искренне надеюсь, что ваша карьера будет процветать на радость вам и вашим друзьям на пользу. Но, боюсь, в стране уже косо посматривают на «гнилые местечки». Разве не противоречит разуму и справедливости, когда горстка англичан выбирает законодательный орган, который правит всем английским народом?

— Знаете ли, Чарльз, полагаю, я смогу немного вас просветить. Этот мнимый изъян на самом деле является гениальным преимуществом нашей системы…

— Что вы! Не может быть!

— Но, друг мой, демократия никогда не была и не будет существовать для всех и для каждого. Неужели, сэр, мы должны предоставить избирательное право детям или, скажем, неимущим? Сумасшедшим? Преступникам в тюрьмах? Женщинам?

— Надеюсь, мисс Грэнхем этого не услышит!

— Разумеется, я ни в коем случае не хотел бы оскорбить многоуважаемую даму. В ее случае сделаем исключение. Оскорбить ее? Я никогда бы не осмелился.

— И я тоже!

Мы рассмеялись. Затем я продолжил рассуждения:

— В Греции, в дни ее расцвета, правом голоса обладала ограниченная часть населения. Только варвары провозглашают вождей посредством криков или звона клинков. Чем государство цивилизованней, тем меньше количество людей, способных понимать всю сложность общественного устройства. Цивилизованное общество всегда найдет способы ограничить число избирателей самыми высокородными, высокообразованными, искушенными индивидуумами, коим право голоса передано по наследству, то есть людьми, происходящими из той части общества, что рождена, намерена и всегда будет править.

Вероятно, я слишком возвысил голос, так как Чарльз сделал успокаивающий жест и прервал меня:

— Эдмунд, тише! Я-то не парламент, чтоб так передо мной витийствовать! Вон мистер Преттимен уже раскраснелся, прежде чем скрыться за мачтой.

Я понизил тон:

— Постараюсь умерить голос, но не выражения. Он — теоретик, а то и похуже того! Общая ошибка теоретиков — полагать, что совершенную схему управления можно приспособить для бедного, несовершенного человечества. Это не так, мистер Саммерс! Существуют обстоятельства, при которых будет работать только несовершенная, противоречивая и неудобная система, такая как наша. Да здравствуют «гнилые местечки»! Но в хороших руках, разумеется.

— Возможно ли, что это некоторые фрагменты первой речи в парламенте?

К лицу моему внезапно прилила кровь.

— Как вы догадались?

Чарльз на мгновение отвернулся и дал какое-то указание матросу, который возился с двумя канатами, пытаясь их срастить. Потом сказал:

— А ваша личная жизнь, Эдмунд, — та ее часть, которая не посвящена беззаветно служенью стране?

— Что ж, буду жить, как все живут. Наступит день — но думаю, он еще далек, — когда придется делать что-то с поместьем, если только не уговорю заняться этим кого-либо из младших братьев. Должен признать, в мечтаниях о будущем я представлял себе, как освобождаю имение от бремени долгов посредством, — тут я рассмеялся, — «награды от благодарного отечества». Но вы назовете меня фантазером!