Дидье Ковеларт - Чужая шкура

Я остановился в гостинице «Меркурий» под Орлеаном, факсом переслал ассистенту эссе под заголовком «Поэт ушел?» и посоветовал ему как можно скорее отправить ее в набор, коль скоро, благодаря вопросительному знаку, мы сможем первыми воздать должное гению, даже если это будет преждевременно.

В номере я не раздеваясь упал на кровать. Все силы потратил на этот всплеск, на поиски себя, но не получил удовлетворения, словно меня сбили в полете. Раз двадцать снимал телефонную трубку и клал обратно. Нет, мне ни к чему сейчас говорить с Карин. В другой раз. В другом образе. Тем приятнее будет увидеть ее в понедельник, если я сейчас притворюсь, что немного забыл ее. Да и притворство ли это? Былые мечты о встрече с ней грели меня не меньше, чем воспоминания. Когда к фантазиям добавляют реальность, она растворяется в них.

В конце концов я позвонил на авеню Жюно, чтобы услышать Доминик на автоответчике. И заснул под ее голос, который предлагал мне оставить сообщение.

Неужели сегодня в машине я написал завещание Фредерика?

Когда я очнулся, костюм был вконец измят, а часы показывали десять. Усы еще держались, но из предосторожности я их снял, протер под носом растворителем, а затем, побрившись, тщательно приклеил обратно. Проглотив в кафе два круассана и три чашки кофе, я устремился в мэрию Амбуаза и успел почти вовремя: жених и невеста как раз обменивались клятвами верности. Но это не мои брачующиеся. По словам распорядителя, брачная церемония четы Романьян закончилась двадцать минут назад.

Промотавшись полчаса с одного берега Луары на другой и безуспешно сопоставляя приглашение с дорожными указателями, я наконец отыскал замок, арендованный для свадебного торжества, крепость с бассейном и площадкой для стрельбы из лука. Владельцы поместья окопались в служебных помещениях и наблюдают за гостями в бинокль. Констан встретил меня прохладно: он рассчитывал возглавить свадебный кортеж на моем автомобиле. Мне вдруг стало обидно до слез. Я-то возомнил, что он так ждет меня ради символического прощания и начала новой жизни, в которой можно обойтись без посредника. А выходит, ему нужен был шофер. Еще бы, мой парадный драндулет бьет все козыри местных буржуа — и «вольво», и «саабы».

— Ты бы хоть помыл ее, — бросает он, повернувшись, ко мне спиной.

Некоторое время наблюдаю, как он идет к Аурелии, своей маленькой невесте, а теперь и сводной сестре. Затем продираюсь сквозь толпу чопорных людей с бокалами и тарелками — ищу Этьена. Вот и он, топчется на месте в черном бархатном костюме, который уже успел помяться, конский хвост подвязан лентой, физиономия перекошена, взгляд уперся в землю. Так он изображает живой интерес к охотничьим байкам страховых агентов и нотариусов. У его новых тестя и тещи столь же устрашающий вид, как у прежних. Он видит меня, хватает за руку и тащит в сторонку.

— Поздравляю, — говорю я.

— Все псу под хвост. Я послал результаты опытов в Министерство здравоохранения, чтобы они распорядились разогревать в больницах физраствор после транспортировки. Так они мало того, что ничего не сделали, но еще подсунули мои работы в журнал «Наука и жизнь», их там опубликовали, я уже не смогу получить патент! Ну живьем зарезали, Фредерик, я просто в отчаянии. Позвольте представить вам мою жену.

Мадам гляциологу очень подходит ее профессия. Я говорю: «Очень приятно», она отвечает: «Мне тем более». И уводит Этьена, резко выговаривая ему за то, что он забыл поздороваться с ее двоюродной бабушкой. Я следую за ними и слушаю, как ученого бедолагу, сраженного коварством властей, отчитывает допотопная старуха с голубыми волосами, по мнению которой церковь не допускает, чтобы разведенная женщина повторно выходила замуж. До чего же приятно быть одиноким, когда вокруг болтают всякую чушь, лицемерят и соперничают, неумело флиртуют и распускают сплетни! Мать новобрачной, этакая анжуйская железная леди, циркулирует между гостями и строго напоминает им, что здесь весело. Гости поддакивают. Никто не танцует. Стайка молодняка, окружившая музыкальный центр, уныло перебирает диски. В дальнем конце замковой анфилады, в детском уголке, клоун из супермаркета развлекает полтора десятка ребятишек, наряженных по-взрослому. Они окружили пластиковую чашу, откуда Констан и Аурелия с важным видом по очереди выуживают конфеты, чтобы тут же бросить обратно, громко зачитав пищевые компоненты:

— Е двести двадцать четыре!

— Аш четыреста двенадцать!

— Е шестьсот двадцать один!

Я подхожу к столу, где разложены подарки в почти не отличимых друг от друга упаковках. Список подарков был отправлен в шикарный магазин «Дам де Франс». Я спрятал свой несчастный пакет, по-домашнему заклеенный скотчем, за двумя ведерками для льда и тремя салатницами. Тут на мою руку легла рука Этьена:

— Ну зачем вы…

— Вы же еще не посмотрели.

— Мари-Паскаль будет прекрасной матерью для Констана, — отчеканил он, разрывая скотч.

— Конечно.

Судя по его расширенным зрачкам, нервному тику и хриплому голосу, как у базарного торговца, он явно принял допинг, не выдержав анафемы двоюродной бабки.

— Знаете что? Когда Доминик очнется, я закачу для нее грандиозный праздник: на тысячу персон, с фейерверком, с Паваротти… Полный отрыв дней на пять! Такой вот замок можно снять за гроши. По большому счету, всем нам крышка с этой зараженной сывороткой и трансгенными мутациями, я не знаю, сколько лет отпущено моему сыну и что кончится раньше — этот мир или страховка его матери…

— Доминик не очнется.

Его руки застыли, вцепившись в газетный лист, которым я обернул картонную коробку. Теперь можно сказать правду, ведь он начинает новую жизнь. Пока он разворачивает фужеры, я рассказываю их историю и лицемерно, хотя и вполне искренне желаю ему быть счастливым за меня. Он стиснул зубы.

— Похороны уже были?

Я прикрыл глаза — да.

— Вы должны были мне сказать.

Он имеет в виду: вы-то были на похоронах моей жены, и я должен был отплатить вам тем же. И, не меняя тона, добавляет:

— Вот дрянь.

И тут его неожиданно прорвало: мать Констана ездила на Лазурный Берег к любовнику, этот роман тянулся уже три года, он после ее смерти нанял детектива, чтобы узнать правду, а мне ничего не говорил из солидарности с моей любовью к Доминик, да мне и без того было плохо.

— Она ни в грош меня не ставила, никогда не верила в мою работу, она измучила моего сына и убила вашу жену, — подытожил он, отчетливо и холодно выговаривая каждое слово и пристально глядя на свою новую супругу — конечно же, он старался уверить себя, что на сей раз не ошибся в выборе.

Потом он вдруг смотрит на меня с таким изумлением, что я сразу пугаюсь, не отклеились ли мои усы.