Василь Быков - Одна ночь

Они дергали плиту минут десять, но та так и не поддалась им. Немец устало дышал, да и Иван уморился и наконец опустил руки. Тонкий, запорошенный пылью лучик упруго уперся в засыпанный пылью сапог немца.

– Зараза! – сказал Иван, озабоченно посмотрев в потолок. – Силенки маловато.

– Я, я, – тихо отозвался немец. Он также с сожалением оглядел потолок и неожиданно для Ивана произнес: – Мале силы.

Иван повел запыленными бровями, удивленно посмотрел на немца – понимает, черт!

– Что, форштей по-русски?

– Мале, мале, – сказал немец и улыбнулся. – Русска фрау... гражданка мале-мале училь.

– Гляди ты! Вот так фокус!

Иван спустился с кирпичной кучи, устало присел на конец согнутой балки и полез в карман – захотелось курить, «прояснить мозги». Автомат он все же держал меж колен. Немец, словно ожидал этой передышки, также с готовностью сел, где стоял, под самым лучом вверху. Раненую ногу осторожно вытянул перед собой.

– Фокус, фокус... Не знай, что есть такой, – говорил он, кривясь от боли.

– Эге! – впервые улыбнулся Волока. – Это, брат, не сразу и поймешь...

Заскорузлыми пальцами боец развязал расшитый петушками кисет, достал сложенную гармошкой бумагу, оторвал на цигарку, насыпал и разровнял махорку. Потом крутнул раза два тесемкой-завязкой, но остановился, исподлобья взглянул на немца и бросил ему кисет:

– Лови!

Немец, видно, не понял смысла слова, но все же возле самых сапог подхватил кисет.

– О, рус махорка! – сказал он и поочередно одной и второй ноздрей понюхал это незамысловатое солдатское курево. Потом неумело разобрал тесемки и как-то неуклюже свернул цигарку.

Прикуривали каждый в отдельности – Иван от спички, которая нашлась в его помятой, расплющенной коробке, немец – от зажигалки, искусно сделанной наподобие маленького блестящего пистолетика. Насладившись первой затяжкой, Иван внимательно посмотрел на немца.

– Так что же делать будем? Как выбираться?

– Я, я, – согласился немец. – Иди. Надо иди. Туда, навэрх, – показал он пальцем в надломленный, но еще прочный потолок.

– Чудак! – удивился Волока. – Конечно, наверх. Не вниз же. Но как вылезешь?

Неизвестно, что немец понял из этой фразы, но с какой-то особой заботой обвел взглядом стены, темный закуток за ступеньками, осмотрел потолок.

– Арбайт надо, – кивнул он головой в самый мрачный угол, заваленный кирпичным хламом. – Арбайт... Мнега арбайт.

– Арбайт, конечно... А ты кто? Рабочий или это... бауэр? – спросил Волока.

– Я, я, – поняв вопрос, радостно откликнулся немец. – Арбайт! Как ето русски?.. Тышлер.

Не припомнив нужного русского слова, он обеими руками сделал такое движение, будто строгал доску, и Волока удивился.

– Столяр?

– Я, я, – подтвердил немец.

– Вот так фокус! И я тоже столяр! Я – столяр! – тыча себе пальцем в грудь, крикнул Иван, будто громко сказанные слова можно было лучше понять.

И все же немец, видно, понял, коротко улыбнулся сквозь дым и экономно дососал цигарку.

– Их хауз дом арбайт. Мнего, мнего хауз, – говорил он, делая какие-то движения в воздухе.

– И я это, хаузы строил, – сказал Иван и, показывая, положил ладонь на ладонь. – Срубы ставил. Русский угол. И немецкий рубили. Знаю...

– Гут, гут, – довольно закивал головой немец.

– Все знаю, да. Это еще ригель, рейсмус, наверно, ваши названия?

– Я, я. Ригель, рейсмус, – как эхо повторил немец знакомые слова. Потом он задумался и, выждав, пока Иван докурит цигарку, встал. – Надо иди! – подняв вверх палец, сказал он.

Иван тоже поднялся, взял в руки автомат, недоумевающе посмотрел на него, не зная, куда пристроить оружие, и, подумав, закинул его за спину.

Немец взобрался на самый верх завала, съежился там в темноте и начал бросать вниз обломки. Во всем его облике Иван не видел теперь ни тени былой враждебности, немец был прост, деятелен, по каким-то неуловимым признакам в нем чувствовался открытый, незлой человек, и это успокаивало. Иван тоже влез на завал и, подавляя в себе остатки недоверия, спросил:

– Тебя как зовут?

Немец, не прерывая работу, повернул к нему запыленное лицо – он не понял вопроса.

– Зовут как? – громче повторил Иван. – Меня, например, Иван. А тебя? Ганс? Фриц?

– Фриц! Я, я, Фриц Хагеман, обер-ефрайтор, – обрадовавшись своей догадке, охотно объяснил немец и заулыбался. – Их Фриц, ду – Иван. Гут! – И он снова засмеялся, собрав в мелкие морщинки немолодое лицо.

– Гут-то гут, – не поддаваясь его веселому настроению, сказал Иван. – Только не очень. Вот вылезем, а тогда что?

На немца эти слова Ивана, однако, не произвели впечатления. Он по-прежнему старательно выдирал из груды куски потрескавшейся, разломанной стены и бросал их вниз. Иван пристроился рядом и, неловко согнувшись в темноте, принялся за то же самое.

Неизвестно, сколько времени прошло за этим их занятием. Они перебросали немало кирпичных обломков, под потолком можно было уже выпрямиться – там оказалась проломила, идущая куда-то вверх и в сторону, только ее сильно завалило кирпичным ломом. Яркий солнечный лучик из щели исчез, теперь оттуда робко проникало только маленькое пятнышко уличного света, и в подземелье царил полумрак. Постепенно привыкшие к темноте две пары глаз кое-что различали вблизи, и люди работали. Немец то и дело чихал, а Иван тяжело, удушливо кашлял. То, что они все же нащупали выход, немного обнадеживало Ивана, и он уже не думал, что погибнет так глупо. Однако в этой успокоенности появилась новая забота, которая все сильнее начала донимать его.

«Какая нечистая сила свела меня с этим?» – думал Иван. Правда, пока они находились тут и вместе выкарабкивались, Иван кое-как мог согласиться на какое-то товарищество, но как ему поступить, когда они выберутся наверх? И кто там сейчас – свои или немцы? Если свои, то еще полбеды: немца можно будет передать в плен. А если фашисты? Опять драться? Так не лучше ли застрелить его тут?

Но, думая так, Иван неясно ощущал в душе, что застрелить теперь этого человека уже вряд ли сможет. Как стрелять в него, если между ними рушилось главное для этого – взаимная ненависть, если вдруг во вражеском мундире предстал перед ним самый обыкновенный человек, который и к Ивану относился уже не как враг, а как сообщник и друг? Кажется, это был совсем неплохой немец, и Иван даже ощутил душевную неловкость оттого, что недавно едва не задушил его. Все это было странно, непривычно. Порою Иван даже забывал, что они враги, и ему хотелось подробнее расспросить Фрица о столярном деле, хотелось сесть, покурить, мирно, по-хорошему поговорить.

Но тут же Волока опять начинал сомневаться. С виду-то немец вроде и неплохой человек, трудолюбивый, но кто знает, что у него на душе? Видно, все они хороши в плену или убитые, но кто же тогда принес столько горя людям, кто столько поубивал, пожег, разграбил, кто залил кровью весь мир? Да и что скажут хлопцы и начальство, если узнают, как он тут раскуривает моршанскую махорочку с этим фрицем? А если узнает капитан Воронов, полковой контрразведчик – молчаливый загадочный человек со скрытыми под бровями глазами? Как он отнесется к такому братанию, Волока мог предположить определенно, кое-что он уже слышал за полгода службы в полку.