Григорий Канович - Свечи на ветру

И он завернулся в саван и лег рядом с Хаимом.

— Хоть щекотаться не будет, — обрадовался служка.

— А я щекотки не боюсь, — сказал свадебный музыкант Лейзер. — Меня сколько ни щекоти — никогда не засмеюсь. Кожа у меня такая… как кора…

— Помолчите, — сказал Юдл-Юргис.

— Мы еще, Юделе, намолчимся, — промолвил свадебный музыкант Лейзер. — Что передать твоему отцу — Шмерлу Цевьяну?

Грохот приближающегося грузовика заставил старика умолкнуть.

— Мимо проехал, — сказала беженка. — Мимо.

По улице Стекольщиков грохотали военные машины, слышались отрывистые слова команды, но к нам в ставню так никто и не постучал.

Под утро все затихло: и метель, и грохот.

За окнами пасхальной скатертью стелился снег.

Служка Хаим заворочался, согнул в коленях затекшие ноги, высунул из-за материи желтую физиономию и прошептал:

— Будь благословен во веки наш всемогущий господь! Аминь!

Затем он повернулся на бок, протянул руку и похлопал по спине свадебного музыканта Лейзера.

— Вставай! Слышишь! Вставай! Облава кончилась!

Свадебный музыкант Лейзер не шевелился.

— Сейчас вы увидите, как он не боится щекотки!

И служка принялся шарить у него под мышкой, потом по затылку, потом по паху. Движения Хаима становились все яростней, все чаще. Теперь уже он не шарил, а щипал Лейзера, мял, пока наконец не отпрянул от распростертого на полу тела и не издал протяжный, бесконечный, совсем не старческий, воинственный стон.

— Что ж ты, Лейзерке, наделал? Что же ты наделал? — запричитал служка. — Мы же победили!

И разрыдался.

Вместе с Юдлом-Юргисом я вынес свадебного музыканта Лейзера и положил в снег.

Отпевать его было некому.

По обычаю требовалось десять мужчин, а нас было только трое — я, Юдл-Юргис и Хаим.

Больше собрать все равно не удастся: кто спрятался, кто, с утра пораньше, ушел на работу.

Можно было бы, конечно, похоронить его без всяких церемоний — не очень-то свадебный музыкант верил в бога, — но и закапывать я его не стал.

Какая радость лежать где-нибудь на пустыре, возле отхожей, в одиночку?

Полежит в снегу, и какой-нибудь немец вроде того с гофрированной шеей или Ассир с голубой повязкой на рукаве подберут его и с попутным грузовиком отправят туда, к тем рвам, на те опушки.

Пусть свадебный музыкант Лейзер придет к тем, кому он полвека играл на скрипке.

Нельзя ему лежать одному. Нельзя.

Сам он уже туда не дойдет, а иначе ему не добраться.

— Как собаку! — кипятился служка Хаим. — Как шелудивого пса!

Но я так и не дотронулся до лопаты.

Свадебный музыкант Лейзер лежал в снегу и ждал последней милости от людей.

От нелюдей.

Я отнес его скрипку Менахему Плавину.

Смешанный хор и оркестр разучивали Бетховена.

Я присел на лавку и стал слушать.

Женские голоса негромко выводили:

— Алле меншен зайнен брюдер… Обнимитесь, миллионы.

Я сжимал в руке скрипку и твердил про себя:

— Обнимитесь, миллионы! Обнимитесь, могильщики и золотари, часовщики и портные, трубочисты и свадебные музыканты. Обнимитесь, наставники и доктора, служки и беженцы! Обнимитесь, литовцы и евреи, русские и немцы, выкресты и магометане!

Обнимитесь, живые и мертвые!

Все люди — братья, твердил я.

Все — дети человечества.

И нет среди них ни одного пасынка! Ха-ха-ха!

— — — — — — — — — — — — — — — — —

Пасись, коза, пасись, серый волк еще клацает зубами, но бабушка уже печет свадебный пирог с изюмом и корицей.

Вилкас — волк ( лит .).