Трумен Капоте - Музыка для хамелеонов

Из всех, кого мы кормили, трое навсегда остались в моей памяти. Во-первых, пресвитерианский миссионер, собиравший деньги для своей христианской работы на землях нечестивых. Мэри Ида сказала, что денег дать не может, но будет рада, если он с нами пообедает. Бедняга в этом явно нуждался. В своем пыльном, лоснящемся, порыжелом черном костюме, скрипучих черных похоронных туфлях и черной с прозеленью шляпе, он был тощий, как стебель сахарного тростника. В длинной, красной, морщинистой шее ходил большой, как зоб, кадык. Я в жизни не видел более прожорливого человека. Он в три глотка выпил литр пахты, в одиночку (правда, двумя руками) расправился с целым блюдом курятины, а печений, истекающих маслом и патокой, забросил в себя столько, что я сбился со счета. При этом, уплетая еду, он успевал потчевать нас рассказами, от которых волосы вставали дыбом, — о своих подвигах на безбожных территориях.

— Я вам скажу. Я видел, как людоеды жарят на вертеле черных людей и белых — как вы свинью — и съедают всё до последнего кусочка: пальцы ног, мозги, уши — всё. Один людоед сказал мне, что вкуснее всего жареный новорожденный младенец; на вкус, говорит, как ягненок. А меня не съели, думаю, потому, что на мне мяса мало, костлявый. Видел, как людей вешали за пятки и у них кровь из ушей текла. А раз меня укусила зеленая мамба, самая ядовитая змея на земле. Меня долгонько тошнило, но не умер; черные решили, что я бог, и поднесли мне пальто из леопардовых шкур.

Когда прожорливый проповедник ушел, у Мэри Иды сделалось головокружение; она сказала, что теперь ей месяц будут сниться страшные сны. Но муж ее утешил:

— Ну что ты, милая, неужели поверила этим басням? Он такой же миссионер, как я. Нехристь и врун, вот он кто.

В другой раз мы угощали кандальника, сбежавшего из алабамской тюрьмы в Атморе. Мы, конечно, не знали, что это опасный преступник, приговоренный пожизненно за черт знает сколько вооруженных ограблений. Он просто появился у наших дверей и сказал Мэри Иде, что голоден и не даст ли она ему поесть.

— Что ж, сэр, — сказала она. — Вы пришли куда нужно. Я как раз накрываю к обеду.

Где-то (наверное, стащив с чужой веревки) он раздобыл комбинезон и ношенную синюю рабочую рубаху, вместо своего полосатого наряда. Мне он показался симпатичным, да и остальным тоже; на запястье у него была наколка-цветок, глаза у него были добрые, и разговаривал он мягко. Сказал, что фамилия его Банкрофт (и оказалось, что его действительно так звали). Дядя Дженнингс спросил:

— Вы по какой части работаете, мистер Банкрофт?

— Ну, — протянул тот, — как раз ищу, где устроиться. Как все почти нынче. Я на все руки мастер. У вас для меня не найдется работы?

Дядя сказал:

— Человек мне не помешал бы. Да платить ему нечем.

— Да мне почти ничего и не надо.

— Ну да, — сказал дядя. — А у меня как раз совсем ничего.

Неожиданно — потому что эту тему в доме редко затрагивали — речь зашла о преступлениях. Мэри Ида посетовала:

— Красавчик Флойд. И этот Диллинджер. Разъезжают по стране, людей расстреливают. Грабят банки.

— Ну, не знаю, — ответил Банкрофт. — Мне банков не жалко. А Диллинджер толковый мужик, ничего не скажешь. Мне прямо смешно, как он их грабит, а его не могут взять. — Тут он в самом деле рассмеялся, показав желтые от табака зубы.

— Знаете, мистер Банкрофт, — возразила ему Мэри Ида, — мне немного удивительно слышать от вас такое.

Через два дня Дженнингс поехал на телеге в город и вернулся с бочонком гвоздей, мешком муки и экземпляром "Мобайл реджистер". На первой странице была фотография мистера Банкрофта — "Двустволки Банкрофта", как его по-свойски именовали в полиции. Его схватили в Эвергрине, в пятидесяти километрах от нас. Увидев его фото, Мэри Ида стала быстро обмахиваться веером, словно предупреждая обморок.

— Господи спаси, — ужасалась она. — Ведь он всех нас мог убить.

Дженнингс мрачно сказал:

— За его голову была обещана награда. А мы ее прохлопали. Вот что меня злит.

Потом была девица по имени Зилла Райланд. Мэри Ида нашла ее у ручья в лесу за нашим домом — она купала там рыжего малыша, двухлетнего мальчика. Мэри Ида так это описывала:

— Я ее раньше увидела, чем она меня. Она стояла в воде голая и купала этого красивого мальчика. На берегу лежали ситцевое платье, его одежонка и старый чемодан, перевязанный веревкой. Мальчик смеялся, и она с ним. Потом увидела меня и вздрогнула. Испугалась. Я говорю: "Хороший день. Но жаркий. В воде, наверное, приятно". А она схватила малыша и выбежала из воды. Я говорю: "Вам не надо меня бояться. Я миссис Картер и живу вон там. Зайдите к нам, отдохните". Тут она заплакала; совсем молоденькая, сама еще ребенок. Я спросила: в чем дело, ласточка? Она не отвечает. Надела платье и мальчика одела. Я сказала: "Может быть, я смогу тебе помочь, если объяснишь, что случилось". А она покачала головой и говорит: ничего не случилось. Но мы ведь просто так не плачем, — я ей говорю, — правда ведь? Пойдем со мной в дом, там поговорим. Она и пошла.

Пошла, да.

Когда они показались на тропинке, я сидел на качелях на веранде и читал старую "Сатердэй ивнинг пост". Мэри Ида несла ветхий чемодан, а босая девушка — ребенка. Мэри Ида меня представила:

— Это мой племянник Бадди. А это… извини, ласточка, не расслышала твоего имени.

— Зилла, — потупясь, прошептала девушка.

— Прости, милая. Опять не расслышала.

— Зилла, — опять прошептала она.

— Какое необычное имя, — весело сказала Мэри Ида.

Зилла пожала плечами:

— Мама так меня назвала. И ее так звали.

По прошествии двух недель Зилла все еще жила у нас; она оказалась такой же необыкновенной, как ее имя. Родители ее умерли, муж "сбежал с другой женщиной. Она была толстая, а он любил толсты, говорил, что я чересчур худа, и сбежал с ней, получил развод и женился на ней в Атенсе, в Джорджии. Из родни у меня остался только брат — Джим Джеймс. Поэтому я и приехала сюда, в Алабаму. Последнее, что я слышала, он где-то здесь осел".

Дядя Дженнингс положил все силы, чтобы разыскать Джима Джеймса. И имел на то причину: малыша Зиллы, Джеда, он полюбил, но к самой Зилле испытывал враждебность — дядю раздражали ее тонкий голос и привычка мурлыкать без слуха загадочные мелодии.

Дженнингс — Мэри Иде:

— До каких пор будет торчать у нас эта жиличка?

Мэри Ида:

— Ой, Дженнингс! Тише. Зилла может услышать. Бедняжка. Ей некуда деться.

Так что Дженнингс удвоил усилия. Он привлек к поискам шерифа; он даже заплатил за объявление в местной газете — то есть пошел до конца. Но в округе никто не слышал о Джиме Джеймсе.

Умная женщина Мэри Ида придумала. Она придумала пригласить на ужин, обычно легкий и подававшийся в шесть, соседа, Элдриджа Смита. Не знаю, почему это не пришло ей в голову раньше. Внешности мистер Смит был невзрачной и лет сорока, но он недавно овдовел и остался на ферме с двумя детьми-школьниками.