Михаил Брыжинский - Обручи

Хорошо было обоим сознавать, что по их желанию зародилась новая жизнь, и вот-вот появится на свет еще одна человечья душа. Радостно было и жутко. Шутка ли — новый человек явится на землю по твоей вине. Кем он будет, каким станет — за все с тебя спросится. Он твой. И ты за него первый ответчик. Во всем. Сына еще не было на свете, а Володя думал о нем с нежностью и уже ощутил ответственность за него и даже переменился, построжал к себе. Ведь он вот-вот станет отцом. Не просто Володькой Каштазовым или мужем Татьяны-агрономки будет, как раньше, а отцом. Отец — совсем другое звание.

Что там по сравнению все другие? Батя — вот это звучит! Скоро он окажется отцом великолепного сына, с которым станут большими друзьями. А как же иначе? Только так! Будет и на рыбалку брать его, и уху варить научит, и плавать, и в лес сводит — самые-самые грибные места и малинные куртинки все откроет. Подрастет — с трактором выучит управляться. Чтоб умел и пахать, и сеять, не только водить. Неважно, кем станет, потом видно окажется, но чтоб знал, на каком дереве хлеб растет и почем стоит добыть его. Обучит рубить углы и «в лапу», и «в замок», как когда-то самого дед Роман наставлял — первый на селе плотник и столяр, — в честь него и назовет сына.

Хотелось тому, чтоб и Вовка по столярной части пошел, да техника переманила, хотя мараковать по плотницкому, особенно в деревне, ни трактористу, ни электрику не помешает. Да не понарошку научит плотничать, а в настоящем деле, как дед школил, чтоб ответственность за материал да за работу свою чувствовал с первого же шага. Может, баньку новую с сыном поставят, может, хлев срубят или колодезный сруб, — да мало ли что. Всему выучит, что сам умеет.

Но это все позже, когда подрастет. А пока маленький, станет забавлять его сказками. Не раз представлял, как сын лежит в кроватке, а он рассказывает что-то. Тот слушает внимательно, даже глазенками не моргнет. И сердце сладко сжималось всякий раз, стоило только вообразить такую картину.

Его точило нетерпение, хотелось, чтобы это случилось поскорее. Он уже любил своего еще неродившегося сына.

Володя бросил взгляд на жену. Та напряженно всматривалась вперед, но в слабом свете фар было видно только, как роятся, несутся и липнут к лобовому стеклу мириады снежинок — и больше ничего. Трактор пробирался точно слепой, на ощупь. И самым чувствительным органом его были гусеницы. Володя ни на секунду не выпускал их из-под контроля: всем существом своим следил за тем, как идет, как вибрирует трактор — укатанный наст под ним или снежная целина. Несколько раз дизель уводило, но он тотчас же чуял, как правая или левая гусеница начинает скрести по-иному, мягче и, плавно отжимая рычаг, возвращал на дорогу. Пришлось сбавить скорость. Иначе можно было на каком-нибудь повороте выскочить в поле — и плутай потом всю ночь, ищи дорогу, пока солярку не сожжешь. Больше всего сейчас остерегался сбиться с пути.

«Ничего, Таня, не боись, — обратился мысленно вроде бы к жене, а на деле прибавляя уверенности себе. — Не в таких передрягах бывали. Выкарабкаемся!..»

А хорошо все-таки, что Таню направили именно в их колхоз. Попади она в другое село, кто знает, как сложилась бы его жизнь и где был бы сейчас.

Вернувшись из армии, Володька намеревался догулять с месячишко, помочь матери по хозяйству, посадить картофель на усадьбе и податься в город. Как и все. До службы сразу же после школы стал работать в колхозе трактористом, служить попал в автобат, поначалу и там сидел за рычагами, а потом сдал экзамены на водителя и шоферил на разных машинах.

Но получилось так, что его «месячишко» оказался куцым, всего двухнедельным. Как-то перед их домом остановился председательский «уазик». Он как раз навешивал новую калитку. Справившись для приличия, как, где, в каких войсках довелось служить, Пекшин, председатель колхоза, спросил напрямик:

— И как дальше полагаешь? В город, поди?

— А то нет? — вопросом ответил Володька.

Пекшин отчего-то вздохнул и сказал раздумчиво и негромко, будто самому себе:

— Вольному — воля, только в городе ли рай?.. А у меня к тебе, Владимир, просьба одна есть. Не откажи.

— Валяйте! — великодушно разрешил он.

— Да для тебя, думаю, и не просьба даже будет, а так, просьбица… Понимаешь, запарка у нас. С посевной никак не управимся. Трактора годные стоят — хоть счас в борозду, да сажать на них некого. Совсем обезлюдели. А народ каждый день теребит: когда огороды пахать начнешь? Я-то их понимаю, а как с поля трактор на огороды снять, когда с зерновыми зашиваемся? Ведь на дворе — май кончается. Хоть один сыми — в тюрьму упекут. За срыв посевной. Да сам соображаешь.

— Понятно, — солидно согласился он и даже лоб наморщил, показывая свою озабоченность делами председателя.

— А коли понятно — выручай. Дай людям со своим картофелем управиться. Садись на любой трактор из тех, что в гараже стоят — вспаши огороды.

— Хм, — неопределенно хмыкнул Володька.

— Да успеешь в свой город, — нахмурился Пекшин, поняв его по-своему. — Не за себя прошу — за людей. Сделай им доброе дело.

Садиться на трактор в Володькины расчеты вовсе не входило, но он прекрасно понимал председателя: прав на все сто. И раньше с трактористами в колхозе перебивались кое-как, запаздывая каждый год и с весенним, и с озимым севом, а теперь, видно, и вовсе туго стало. Посевной агрегат, действительно, расформировать не дадут, пока последний клин не будет засеян. И для картофеля все сроки проходят. А усадьбы — дело тоже не последнее, он знает.

— Тебе долго, что ли, огороды-то? — еще больше нахмурился Пекшин. — За неделю разделаешь. Я же знаю, как можешь, когда захочешь. Помню, — подольстил он Володьке.

— Не надо, Петр Васильевич, — отмахнулся тот. — Не дите, чтоб по головке гладили… А насчет огородов — согласен. Только условие — начну с Пармаева.

— Ну конечно, — обрадовался председатель. — Никакого разговору…

Недели на огороды не понадобилось — управился за пять дней. Он набросился на работу, точно проголодавшийся на еду, и почувствовал, как соскучился по трактору. В машине, конечно, свой интерес, но и в тракторе есть свой. Закончив, пригнал дизель в гараж и, чуть сожалея, что работа вся выполнена, заглушил.

И вот тогда-то случилось так, отчего все его расчеты полетели вверх тормашками. В тот самый момент, когда в последний раз по-хозяйски обходил трактор, подкатил Пекшин.

— Молодец, Володя, — крепко пожал ему руку. — Спасибо за выручку.

— Да ну, что там, — небрежно отмахнулся он и просто так, ради пущей вежливости, поинтересовался. — А как у вас? Заканчиваете?

Председатель скривил лицо в горестной усмешке и обстановка с посевной прояснилась без слов.

— Вот, мотаемся с Татьяной, — кивнул он в сторону «уазика», — ругаемся, суетимся, да толку, коли людей нет.