Елена Колина - Про что кино?

— Левка, я тебя люблю!..

Зазвонил телефон — Андрей Петрович. Алена взяла трубку, сморщилась, отвела в сторону, пробормотав: «Орет как сумасшедший…» Из трубки раздался рык: «…Я те-е сказал не шляться! В городе черт-те что творится!.. Ох, Алена… любишь ты жить своим умом, а ума у тебя с гулькин хер… Дай мне Фиру Зельну!.. Фира Зельна? Приглядите за Аленой, чтобы она от вас — пулей домой!..»

Виталик с Зоей.

— Левка, я был на фестивале в Каннах, представляешь, я — на набережной Круазетт… Я тебе все расскажу, ты обалдеешь!..

Ариша. Ариша одна, без ребенка, это настоящее чудо.

— Левочка, Левочка, Левочка… Толстун спит у мамы. У меня с собой его фотографии, вот, смотри… — Ариша журчала, как ручеек. — Нина очень хотела прийти повидаться, но мама сказала «может быть, хотя бы одна из моих дочерей останется со мной», и Нина осталась… А я и Рома… мы во дворе случайно встретились…

— Здрасьте, Фира Зельмановна… — выдвинулся Рома из-за Аришиной спины.

Господи, Рома! Последний раз я видела Рому осенью после окончания школы, я надеялась,что он тактично не заметит мою беременность, но не таков Рома, чтобы оправдывать чужие ожидания! Он сказал: «Танька, скажи, от кого беременна, я заставлю его жениться». Мы все — и Рома, как будто мы как в старом кино, в трудную минуту собрались у своей первой учительницы.

Дядя Илюша сказал тост: «Демократия под угрозой, под угрозой наша новая прекрасная жизнь, но вы, дети, все равно будете счастливы, потому что молодость сама по себе счастье…» Настроение у него «все пропало». А у нас — «все будет хорошо». Ариша пила лимонад, она по-прежнему не пьет, никогда, ни бокала вина.

Сначала было — Лева, а мы все вокруг него, как дети в хороводе вокруг елки. А потом все стали говорить одновременно, каждый о своем.

Ариша: «…Стояла в очереди в „Ланком“ на Невском, купила духи». Ариша такая уютная, в путч стоит в очереди за духами, и мне вдруг показалось, что путч — комедия и мы все должны жить своей частной жизнью.

Виталик: «Я буду снимать на „Ленфильме“… С прокатом сейчас сложно, но на фестивалях покажут… Спонсоров я нашел. И Зоя у нас меценат, поддержит отечественный кинематограф… …Да, Зайка?.. Но если сейчас все открутят назад?.. Как же мое кино?!»

Зоя: «…В моих магазинах правильный ассортимент, вежливые продавщицы, у меня два магазина, скоро будет третий… А вдруг не будет? Вдруг теперь запретят кооперативы?!»

Рома: «…У меня большие планы, я открываю совместное предприятие, у меня с собой копии документов, смотрите, регистрация совместного предприятия уже подписана, вот подпись — „Путин“…»

Наш историк говорил Роме: «Мальчик мой, ты — не для эпохи развитого социализма, ты для другой эпохи, для эпохи накопления капитала». Называл его «конкистадор». За то, что не признавал правил, вечно с ним что-то случалось, то он кого-то защищал, то на кого-то нападал, как будто ему нравилось рисковать. Конкистадоры, испанские рыцари, бросились на захват новых земель, завоевали Америку, в награду за смелость получили богатство и свободу от любой власти. Вот и Рома — риск, богатство, свобода, совместное предприятие.

Алена. Алена — элита прежнего мира — поглядывала на Зою с выражением «магазины, фу, гадость», а на Рому с выражением «лев готовится к прыжку» — она так смотрит на тех, кто кажется ей подходящим для романа, и Рома действительно был очень привлекателен этой своей возбужденной уверенностью «я сделаю, я открою…».

— Фира Зельмановна, я маме позвоню, узнаю, как спит Толстун, — сказала Ариша, позвонила и, поговорив, растерянно обернулась к нам: — Мама сказала, что папа сказал, что Собчак сказал «все кончено». Ночью Белый дом будет взят. В Москве танки и стрельба трассирующими пулями… Рома, что такое трассирующие пули?..

Тетя Фира заговорила нараспев:

— Собчак сказал «все кончено»? Лева, а ведь я тебе говорила, Лева! Я говорила «не выходи из аэропорта, возьми чемодан с книгами и улетай обратно», а ты мне так удивленно «с ума сошла?..», как будто ты самый умный, а я уже ничего не понимаю…

— Нет! Не может быть, что все кончено! Мы не быдло, нас так просто не задавишь!.. Я ночью листовки на своем ксероксе печатал, весь день расклеивал… — Рома вытащил из кармана смятую листовку: — «Ленинградцы! Гадам нас не победить!»

Лева пожал плечами:

— Листовки, митинги… игра.

— Какая, к черту, игра?! Ты сам-то на митинге был? Ты народ видел?

Тетя Фира укоризненно начала: «Рома…», и напрасно, для Ромы правило «в гостях не нападать на хозяев» — фигня. Тетя Фира говорила: «Рома очень способный мальчик, способный на все». К Аришиной старой барыне на вате однажды зашел наш Колька-милиционер — и пропала миниатюра восемнадцатого века. Ариша рассказала Роме, и Колька миниатюру вернул. Как десятиклассник победил милиционера?.. Между ним и Левой всегда было какое-то напряжение, они классическая парочка «хороший мальчик — плохой мальчик».

— Мне не нужны митинги, чтобы понять, что мое мнение расходится с мнением толпы. Перестройка — это нападение на следствие, а не на причины. Когда борются лишь со следствиями, но сохраняется системное мышление, перемена невозможна. В данном случае — демократия невозможна. Система воспроизведет себя на следующем витке, это закон.

— Почему это демократия невозможна?! Слушай, а чего ты вообще сюда приперся?! За книжками? Так взял бы your books в аэропорту и enjoy your flight! Why ты в Америку не улетел?.. Без тебя найдется кому демократию защищать!

— Я не собирался защищать демократию, теоретически здесь невозможную, мне было интересно посмотреть, как будет…

Лева был прекрасен — спокоен, как будто это академическая дискуссия, хотя оппонент угрожающе наклонился, голос стал громче, в глазах что-то совершенно неакадемическое, обида, злость, как дам по башке.

— Ах, тебе интересно? Как тут у нас будет? Такой вот энтомологический интерес? Изучаешь нас, как мир насекомых? Ты считаешь, ты лучше других?! И так презрительно — sorry за то, что я так необыкновенно умен и талантлив, sorry, sorry!

Я знаю, почему Лева не улетел. Он постеснялся улететь. Толкаться в очереди в аэропорту, спасаться в одиночку, спастись одному, оставив родителей в аэропорту, как будто протыриться на лучшее место, когда они на худших? Но разве это можно объяснить? А разве Лева может считать себя таким же, как другие, это все равно что Микеланджело скажет: «Да, я нормальный, я как все…»

По радио — какая-то новая радиостанция «Эхо Москвы» — сказали: «В Москве пролилась первая кровь». Погибли люди.

Господи, господи, в Москве уже погибли люди…

А потом по радио сказали: «Ленинградцы! Демократия в опасности. В Москве уже есть жертвы. Просьба ко всем молодым здоровым мужчинам выйти на Исаакиевскую площадь для защиты Ленсовета…» — так или как-то так, это были такие нереально страшные слова, что я неточно запомнила.