Даниэль Глаттауэр - Потому что

Вечером они доставили меня в центральный комиссариат. Там меня, как почетного гостя, приветствовал психиатр. Он вынес свой вердикт, лишь только завидев меня: «Вероятно, господин репортер принял вчерашнее убийство слишком близко к сердцу». Я пытался возражать. Врач взял у меня кровь, проверил меня на алкотестере (этот анализ доставил ему и полицейским особое удовольствие) и сосредоточился на изучении моих зрачков, пытаясь обнаружить в них признаки помешательства.

— Я ничего не утверждаю, но некоторые люди отличаются особой восприимчивостью к происходящим вокруг них событиям, — говорил он, дыша мне в лицо через рот, как и все врачи.

Я кивнул, потому что был хорошо воспитан. За это мне дали чай и бутерброд с ветчиной и ломтиком помидора. Я ел, преодолевая тошноту. Вскоре мне стало плохо. Я пришел в ужас от самого себя и от людей, которые сейчас мной занимались.

Потом мне разрешили немного подремать на диване. Не иначе как доктор сделал мне инъекцию против излишней восприимчивости. Проснувшись, я увидел инспектора Томека. Он сидел рядом со мной с видом заботливого старшего брата. Разве что за ручку меня не держал.

— Так вот вы какие! — воскликнул он и громко рассмеялся. — Всего один раз пережили то, через что мы проходим каждый день, и уже нервишки не выдержали.

Я закрыл глаза, чтобы избавить себя от этой кошмарной сцены. Напрасно.

— Выше голову, Ян, нам уже удалось на него выйти, — утешал меня Томек. — Мы идем по горячим следам, можно сказать, по раскаленным. — Ему так понравилось это выражение, что он снова захохотал. — Завтра вы увидите их крупным планом в ваших газетах. Покойник еще не остыл, а два его совсем тепленьких дружка не имеют надежного алиби. — Он постучал по краю дивана, давая понять, что разговор окончен.

— Я могу здесь остаться? — спросил я.

Это прозвучало так жалобно, что я смутился.

— Разумеется, Ян, выспись хорошенько. Ты переутомился. Синдром эмоционального выгорания — так они это называют. — Томек собрался уходить, но вдруг произнес: — Да, и еще одно. — Он строго посмотрел на меня. — У тебя есть лицензия на оружие?

— Нет, — ответил я.

Он поднял указательный палец и несколько раз медленно покачал им из стороны в сторону.

Около полуночи я проснулся. «Весь взмокший от пота», — как пишут в девяноста из ста детективных романов. Мне снился сон, который мучил меня постоянно: будто бы я кого-то убил, а труп спрятал в подвале. Ухудшения своего состояния я практически не чувствовал. Я находился в пустом медицинском кабинете полицейского участка, пропахшем оружейным маслом и лекарствами. Здесь обрабатывали подозреваемых, что, по мнению полицейских, само по себе являлось частью возлагаемого на них наказания. Среди преступников попадались и безобидные провокаторы, помогающие полицейским выпустить пар. Я сам часто писал о таких.

Прежде всего я подумал о том, что до сих пор нахожусь не в камере. То есть они терпели мое пребывание в участке, но так и не взяли под стражу. Значит, мне нечего здесь делать. Надо отсюда бежать и как можно скорее. В кабинете секретаря горел свет. Голос Рода Стюарта звучал жалко, это все равно что повторять ритуал погребения только потому, что первый раз получилось красиво. Двое сонных полицейских слонялись без дела.

— Выспались? — спросил меня один.

— Да, спасибо, — ответил я, следуя привычке благодарить за дурацкие вопросы. — Приятного дежурства! — пожелал я на прощание, потому что мне было уже все равно.

Второй взглянул на часы и сделал какую-то отметку в бумагах.

Я покидал участок с совершенно пустой головой. Ни одна из клеток моего мозга не работала. Однако моя машина подобрала меня, и мы поехали, не теряя надежды достигнуть цели нашей поездки. Где-то под задним пассажирским сиденьем до сих пор лежали ключи. Ведь у меня была квартира, совсем недавно, меньше сотни часов назад. «Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь», — повторял я.

Я направился бы домой, если бы меня там ждала Делия. Нет, тогда бы я не шлялся по городу, заставляя ее ждать. Она не должна была ждать и никогда не делала этого. Но мы отвернулись друг от друга в поисках людей, с которыми можно было бы начать новую жизнь. Нам захотелось опереться на кого-нибудь, с кем-нибудь обняться, куда-нибудь причалить, выплакаться.

Так получилось, что я снова оказался у дверей бара Боба. Я вошел, оставив машину обеспечивать мне прикрытие. В зале стоял запах, какой распространяет пепельница с плохо затушенной сигаретой. Завидев меня, Боб испугался, решив, наверное, что встреча со мной предвещает очередного покойника. Опершись руками о барную стойку, я заказал пол-литра блауэр цвайгельт.

— Ничего не нашли? — поинтересовался Боб, словно это я занимался поисками преступника.

— Ничего.

Он успокоился. Ему показалось, что он знает причину моего плохого самочувствия.

— Убитый был геем, — сообщил он, хотя я не слушал. — Здесь разыгралась драма ревности, говорю я тебе. Геи такого не прощают.

— Мне надо присесть за столик, — произнес я. — Можно еще пол-литра цвайгельт, Боб?

Столик в нише оказался свободным. Уровень алкоголя в крови позволил мне до него добраться и опуститься на место убийцы. Прислонившись спиной к стене, я уставился на входную дверь и представил того типа в красной куртке, контуры фигуры которого постепенно размывались по мере опорожнения бутылки. Вскоре в поле моего зрения попала Беатриче, и с того самого момента я следовал за ней взглядом от одного столика к другому, собирал стаканы, менял пепельницы, приносил новые свечи.

Она подошла ко мне, заметив мое внимание и угадав, что я чего-то хочу от нее. И тогда я спросил, можно ли мне приложиться своей щекой к ее животу с маленьким серебряным колечком в пупке, чтобы на мгновение почувствовать себя таким же молодым и голопузым, как она. Разумеется, я не говорил ей этого. Просто заказал графин красного вина, хотя знал, что заведение закрывается. Тем не менее она принесла мне его. И тогда я предложил ей выпить со мной. Она согласилась.

Мы беседовали, если это можно так назвать, потому что я почти не говорил. Беатриче оказалась студенткой. Ее лицо находилось сейчас всего в нескольких миллиметрах от моего. Я порядком опьянел. Она изучала экономику, но хотела перевестись на психологический факультет. Я тронул ее за плечо. Беатриче смотрела на меня участливо, как мать.

— Вам не следует больше пить, — заметила она, когда я одним махом осушил стакан. — Убитый был вашим другом?

— Пожалуйста, не надо, — услышал я собственный лепет.

Вскоре последовали две паузы: одна — чтобы выпить, вторая — расслабиться. Я ткнулся лбом в ключицу Беатриче и коснулся щекой шеи. Неужели это я так рыдал?