Артур Миллер - Присутствие. Дурнушка. Ты мне больше не нужна

По сути дела, рассказывал он, его общее и более или менее ясное представление о Гитлере проистекало из кинохроники, в которой показывали, как тот несколько месяцев назад демонстративно покинул олимпийский стадион, когда бегун Джесси Оуэнс, негр, поднялся на пьедестал почета и получил свою четвертую золотую медаль. «Скверный поступок, совершенно неспортивный, — сказал он. — Но давай смотреть правде в глаза: такое могло произойти и во многих других странах». Сказать по правде, Гарольду вообще было трудно сосредоточиться на политических вопросах. Его жизнь была в танце, в чечетке, в притопывании каблуками, в прокручивании новых па, в том, чтобы на столе всегда было что-то съедобное, в том, чтобы удерживать свою маленькую труппу от распада, который вынудил бы его тратить время на поиски и подготовку новых людей. И конечно же, имея в кармане американский паспорт, он в любой момент мог собраться и умотать отсюда, вернуться обратно на Балканы или даже домой, если станет совсем уж скверно.

В Берлин они прибыли во вторник вечером. Их встретили на перроне, едва они сошли с поезда, двое мужчин, один в костюме, напоминающем тот, что был на Фуглере, но синем, а не зеленоватом, второй в черном мундире, отделанном по краям лацканов белым кантом. «Мистер Фуглер ждет вас», — сообщил тот, что в мундире, и Гарольд почувствовал гордость: его принимают как важную персону — и едва смог подавить волну захлестнувшего его восторга. Обычно его группа по прибытии сама выбиралась из поезда и тащила свои тяжеленные кожаные чемоданы, попутно продираясь сквозь дебри очередного идиотского местного языка, дабы объясниться с носильщиками и подозвать такси, да еще и под проливным дождем. А здесь их проводили к «мерседесу», и он торжественно проследовал в отель «Адлон», лучший в Берлине, а возможно, во всей Европе. К тому времени, когда Гарольд, один в своем номере, покончил с ужином из устриц, osso buco [2] Тушеная телятина с овощами (ит.). , картофельных оладий и бутылки рислинга, он уже полностью погрузился в волшебные мечты, представляя, как может распорядиться свалившимися на него деньгами. Он уже полностью был готов к работе.

Фуглер явился на следующее утро, во время завтрака, пробыв в его номере несколько минут. Выступление состоится в полночь, сообщил он, а до восьми клуб в их распоряжении, и они могут репетировать, пока не начнется обычное шоу. Сегодня это был несколько излишне возбужденный Фуглер. «Он, казалось, готов в любой момент броситься мне на шею», — рассказывал Гарольд.

— Мы легко нашли общий язык, — продолжал он. — Мне было с ним так хорошо, что я решил: настало время узнать, для кого, как предполагается, мы будем выступать. Но он лишь улыбнулся в ответ и заметил, что из соображений безопасности делиться подобной информацией запрещено и что он надеется, что я его понимаю. Вообще-то говоря, Бенни как-то мимоходом упомянул, что в городе сейчас как раз герцог Виндзорский [3] Бывший король Великобритании Эдуард VIII (1894–1972), отрекшийся от престола в 1936 г. после женитьбы на разведенной американке Уоллис Симпсон. — Здесь и далее примеч. пер. , так что мы даже подумали, что, возможно, будем выступать перед ним, коли уж он так уютно устроился здесь, у Гитлера.

Как только они покончили с завтраком, их отвезли в клуб, где они тут же столкнулись с тамошним «своим» оркестром, секстетом, единственным музыкантом в котором, еще не достигшим пятидесятилетия, оказался сириец Мохаммед, пианист, остроумный молодой парень спортивного вида с фантастически длинными пальцами, унизанными перстнями; он немного понимал по-английски и мог переводить замечания и указания Гарольда остальным оркестрантам. Войдя во вкус вновь обретенной власти, Мохаммед пошел еще дальше и принялся мстить другим музыкантам секстета — все они были немцы, — которых он в течение многих месяцев без всякого успеха пытался приучить играть в приличном темпе. Но по крайней мере они знали мелодию «Суони-ривер» [4] Песня Джорджа Гершвина. , и Гарольд решил попробовать ее в качестве аккомпанемента, но они играли безнадежно вяло, поэтому он сумел как можно более дипломатично изгнать скрипача и аккордеониста и дальше работать только с пианино и ударными, что было вполне сносно. Официанты и кухонная прислуга начали прибывать к полудню, и у него подобралась потрясающая аудитория, которая толпилась вокруг и полировала столовое серебро, пока он с труппой прорабатывал репертуар. Танцевать перед аплодирующими официантами было для них внове, и танцоры все как один видели себя эстрадными звездами. На ленч им подали форель, жаренную на открытом огне, посадили в отдельном кабинете, тоже роскошном, да еще и с вином, свежими булочками и шоколадным тортом с восхитительным кофе, и к половине третьего они снова были все на ногах, хотя и немного сонные. Потом машина отвезла их обратно в «Адлон» для послеобеденного отдыха. Ужином их покормят в клубе, конечно, за счет заведения.

Гарольд дол го и неподвижно лежал в шестифутовой мраморной ванне — он всегда принимал горячую ванну перед выступлением. «Краны все позолоченные, полотенца в несколько ярдов длиной». Беспрецедентное внимание официантов к нему и его группе, доходящее почти до священного трепета, навело его на мысль, что их зрителями сегодня будут какие-то высокопоставленные нацистские политики. Гитлер? Он очень надеялся, нет. Собственная глупость, то, что он не был достаточно настойчив в расспросах, угнетала его. Ему следовало бы сразу додуматься, что тут есть проблема, в тот самый момент, когда Фуглер сказал, что у них будет только одно представление. И снова мне показалось, что это все та же проклятая застенчивость, преследовавшая Мэя всю его жизнь, — именно она отравляла ему существование. Он сполз в ванну поглубже, погрузившись с головой в воду, и, как он утверждал, вознамерился было утопиться, но в итоге решил воздержаться. Что будет, если они узнают, что он еврей? Картины преследований евреев, какие он видел в газетах в начале года, вылезли из реального запертого уголка его памяти. Но они же ничего не смогут ему сделать, он же американец! Благословляя американский паспорт, он вылез из ванны и, поливая все вокруг водой и ощущая в глубине живота страх, проверил, на месте ли он, по-прежнему ли лежит в кармане пиджака. Ощущение мягкого ворса полотенца на коже заставило его почувствовать всю абсурдность этих волнений; чего он так беспокоится, вместо того чтобы радостно предвкушать предстоящее выступление своей группы! Потом, стоя у окна с атласными гардинами и поправляя галстук-бабочку, он глядел вниз, на запруженную народом улицу — на этот очень современный город, на прекрасно одетых людей, останавливающихся перед витринами магазинов, приветствующих друг друга прикосновением к полям шляп, ждущих разрешающего сигнала светофора, — и думал о том, что попал в какую-то безумную ситуацию — сейчас он напоминал себе перепуганную кошку, загнанную на дерево призраком мнимой опасности, которую она как будто заметила, но которая на самом деле вполне могла оказаться лишь стуком ставни, захлопнутой порывом ветра. «И все же я помнил, как Бенни Уорт говорил: дни нацистов уже сочтены, рабочие скоро вышибут их со всех постов, надежда еще не потеряна».