Юрий Рытхэу - В зеркале забвения

Однажды его осенила удивительная мысль: а что если написать полностью выдуманный, основанный только на воображении, роман о своем двойнике, ответственном секретаре районной газеты «Колосовская правда» Георгии Сергеевиче Незнамове? Мысль эта отозвалась болезненным уколом в сердце, но порой снова возникала…

Кстати, появление произведения, основанного на другом материале, послужило бы доказательством истинного профессионализма и заткнуло рот тем критикам, которые утверждали, что Гэмо эксплуатирует естественное любопытство читателя к экзотике и необычному образу жизни.

— А тебе не скучно со мной? — спросил он как-то жену.

Валентина пристально посмотрела на мужа. Взгляд у нее был такой, что выдержать его стоило большого труда. Во времена, которые Гэмо мысленно называл «время большого пития», он побаивался не словесных упреков, а именно этого взгляда, проникающего, казалось, до самых глубин души.

— С тобой мне никогда не бывает скучно, — ответила со слабой улыбкой Валентина. — Мы столько прожили вместе, столько перестрадали и перечувствовали, что порой мне кажется, нам не нужно слов для общения… Достаточно быть рядом, видеть друг друга, а ночью — слышать дыхание.

Каждый раз, заканчивая очередную рукопись, Гэмо планировал несколько месяцев посвятить семье, жене, но проходило всего несколько дней, и он садился за очередную вещь, не в силах справиться с искушением чистого листа.

— Когда мне стукнет шестьдесят лет, — обещал Гэмо жене, — я ровно год не буду писать.

Шестидесятилетие он отметил в бухте Лаврентия.

Вообще-то он стремился в родной Уэлен, но в начале марта предвесенние пурги и ненастья не выпускали в небо ни самолетов, ни вертолетов. В номере «люкс» районной гостиницы по ночам пищали и шуршали крысы, в огромном туалете, где рядом стояли два фаянсовых унитаза, они взбирались по скользкому краю и пили воду. Приходилось после включения света некоторое время ждать, чтобы эти представители новой арктической расы животных спрятались в норах, прорытых в деревянных плинтусах.

В день рождения Гэмо пригласил на чаепитие бывших науканцев, переселившихся из Нунямо в районный центр, в специально построенный для них дом. Здесь мужчины пробавлялись случайной работой — подносили товар к магазинам из складов, долбили смерзшийся уголь из куч, наваленных на берегу залива, чистили туалеты. Гордые китобои чувствовали себя неловко на такой работе и в трезвом виде, что случалось довольно редко, явно стеснялись писателя.

Но на юбилейное чаепитие пришли почти принаряженные, некоторые даже успели постричься. Уже много лет Маргарита Глухих, уроженка Наукана, неимоверными усилиями пыталась сохранить хотя бы песни и танцы, которыми еще недавно славилось эскимосское селение на берегу Берингова пролива. На летних песенно-танцевальных празднествах, приуроченных к добыче кита, науканцы пользовались неизменно большим успехом. Эти мелодии Гэмо помнил с детства, и сейчас он вспоминал, как мама пела вполголоса, прикрыв глаза своими густыми черными ресницами. Низкий холодный ветер гонит поземку по застругам, в небе — незатухающая красная полоса утренней зари плавно переходит в вечерний закат, который долго будет гореть, подсвечивая снизу сполохи полярного сияния. Материнские песни воскрешали в памяти недолгие летние, теплые дни в Уэлене, напоминали, что какой бы холодной ни была зима, придет тепло, растают снега и синевато-студеное безмолвие разбудят птичьи крики, шум морского прибоя и утробное мычание моржовых стад.

Старый Никуляк, когда-то сильный и смелый китобоец, стоявший на носу мчавшегося за морским великаном вельбота с гарпуном, словно стряхнув с себя годы и болезни, вызванные неумеренным потреблением дурного веселящего напитка, исполнял вечный танец Берингова пролива — Танец Охотника.

Вспоминали молодость, время надежд на светлое и прекрасное будущее.

— Когда я пела русские пионерские песни, мне казалось, что еще немного — и даже в Наукане вырастут сады, — грустно улыбалась Маргарита Глухих, показывая ровный ряд стальных зубов. — А вместо этого…

— Обманули нас, — выдохнул Никуляк, и Гэмо ощутил явный запах спиртного.

Переглянувшись с Валентиной, он вынул из припасенной сумки несколько бутылок. Отставили в сторону чашки с недопитым чаем, печенье и конфеты, достали рыбу и сушеное моржовое мясо, и юбилейный пир, словно получив второе дыхание, ожил, наполнился смехом и шутками. Никто больше не грустил, вспоминали только прекрасное и радостное, школьные дни, первых русских учителей, путешествия «на материк», полные чудных приключений, когда, отстав от поезда, незадачливые путники пытались его догнать пешком… И все же к концу вечера не избежали грустной темы, вспомнив умерших своих сверстников. Никто в тот вечер не напился, не потерял человеческого облика, но расходились все равно в тишине, прощались так, словно больше никогда не увидятся…

Незнамов снова получил записку с предложением, как было написано в ней, «интимной услуги». Читая эти казенно-вежливые слова, словно списанные из газетной полосы, он представлял этих длинноногих красавиц, удивительно скромных и тихих, проплывающих мимо, как красивые аквариумные рыбки, оставляя за собой запах манящих духов. Среди них попадались весьма примечательные: очевидно, тот, кто руководил этим бизнесом в гостинице «Октябрьская», старался учитывать все вкусы клиентов. А клиенты были. Некоторые из них просто подходит к слоняющимся со скучающим видом девушкам, но каждый раз, неизвестно откуда, появлялся рослый вежливый парень и брал на себя все переговоры. Среди девушек были толстые и худые, высокие и низенькие, на вид простушки и интеллигентные, студенческого вида, в очках. Попадались весьма пожилые, очевидно, и на них был спрос.

Утреннее желание не проходило, наоборот, усиливалось, заставляя болезненно ныть мужское естество. Незнамов удивлялся этому своему состоянию, которого давно не испытывал, полагая, что с возрастом у него окончательно атрофировалась мужская сила. С некоторым смущением прислушивался к своему внутреннему состоянию и никак не мог усилием воли прогнать видения гостиничных див, порхающих в вестибюле. А почему ему не воспользоваться этими самыми услугами? Ведь он свободный человек, вольный делать все, что захочет. Он не причинит удовлетворением своего естественного желания кому-то вред. Конечно, это стыдно и совестно, но только перед самим собой.

Как-то, по сложившейся традиции, Незнамов пил утренний чай в буфете, как всегда, с Зайкиным. За дальним столиком сидели две девушки явно из отряда «сексуальных услуг».

— Куда смотрит здравоохранение, ведь эти девушки наверняка больны? — произнес как бы между прочим Незнамов.