Энн Энрайт - Забытый вальс

— В котором часу она ушла? — спросила Эйлин Фиону.

Обе пары родителей выскочили из домов, расселись в четыре машины и рванули на поиски. Пропажа обнаружилась почти сразу: Иви стояла у обочины, словно на воображаемой остановке, и как будто не сознавала, что ее путь домой несколько затянулся.

— Что ты делаешь, Иви?

— Просто смотрю.

Отчасти — характер. «Иви, не копайся». С трех лет Иви повадилась застревать на заднем сиденье автомобиля, никак не решаясь спрыгнуть. Любой порог — непреодолимое препятствие, всякое путешествие затруднительно не столько для Иви, сколько для окружающих, тщетно пытавшихся понять, как же она ухитряется так тянуть время.

«Пошли, Иви!» Допустим, инфантилизм, очередной способ уклониться от взросления. Но потом она убрела от матери в торговом центре «Дандрам», а когда обезумевшая Эйлин отыскала ее у фонтанов, Иви не смогла объяснить, как туда попала.

— Я… это… — бормотала она. — Я не помню…

Шон отказывался верить, что у Иви снова проблемы. Наши с ним отношения к тому времени зашли чересчур далеко, он с трудом поддерживал равновесие. И «не собирался снова проходить через все это». Он обсуждал со мной Иви по телефону в бесконечные дни после смерти Джоан, но не слушал — не мог слушать — Эйлин, когда она вновь на полную мощность запустила механизм производства паники.

— С ней все в порядке, — твердил он. — Девочка просто растет. Ничего страшного.

В субботу после летних каникул Иви не вышла к отцу из театрального кружка. Шон поминутно проверял часы и наконец зашел в кабинет, где учительница уже собирала вещи. Выяснилось, что Иви, хотя ее довезли до двери, в кружке так и не появилась. Они вдвоем прочесали здание, потом Шон решил попытать счастья снаружи. Он выскочил на улицу, побежал в горку, мимо домов, дверей, девиц, куривших на остановке, к торговому центру, спустился на первом попавшемся эскалаторе и застыл посреди атриума. Перед ним распахнулся опрокинутый мир, столько дверей, поворотов, углов — никогда прежде он не замечал, как их много.

Он хотел выкрикнуть имя дочери, но так и не закричал. Вместо этого подошел к охраннику, и тот забормотал в портативную рацию, потом записал телефон и велел звонить в полицейский участок. Шон позвонил с улицы, его обтекали автобусы и машины и старушки с тележками, каждый занят обыденным делом. Ответил мужчина, попросил минуточку подождать. Затем подключилась женщина. «Наверное, у меня расстроенный голос, раз они перепоручили меня девице», — подумал Шон.

— Можете описать вашу дочь?

Слово «дочь» она произнесла так, словно подозревала его во лжи. Сейчас его в чем-то уличат.

— У нее большие глаза, — начал он.

Заметная пауза в трубке.

— Не спешите, сэр. Вы можете сказать, какого цвета у нее глаза?

Усилием воли Шон превратился в человека, способного описать свою дочь словами из вечерних новостей: ее возраст, рост, цвет волос.

— Как она была одета?

— Позвоню ее матери, — сказал он.

И, как только прервал разговор, ему позвонила Эйлин. Сначала он не понимал, что она говорит, с тем же успехом она могла бы заговорить на датском, но кое-как разобрал наконец, что Иви позвонила Эйлин или же Эйлин позвонила Иви, оказалось, что та в театре, где и должна быть.

— Так ты что, все занятие просидела в туалете?

На это Иви ответила:

— Нет! — И, подумав: — Выходит, что да.

Пришлось снова обратиться к врачам, другого выхода не было. Опять беготня по кругу, справки, направления, бесконечные листы ожидания, и бдительность, и утренние тревоги, и ночные часы в Интернете, Эйлин забивает в поисковую строку «рассеянность», «патология», «половое созревание», призывая в дом все беды разом.

Бег по кругу заново привел их к доктору Прентис, и Эйлин «чуть было не бросилась ей на шею». Иви же говорила крайне мало.

Она ответила на вопросы, однако ничего не прояснилось.

— Ты-то что думаешь, Иви? — спросила наконец врач, и та предположила, что у нее странный мозг.

— В каком смысле «странный»?

Иви, знавшая к тому времени о мозге куда больше нормальных детей, отвечала:

— Две половины — ну, знаете, полушария, — видимо, неправильно подсоединены.

Доктор Прентис поджала губы и опустила взгляд, а затем вновь подняла голову и весьма отчетливо, но в то же время деликатно разъяснила особенности случая Иви и рекомендовала — весьма настоятельно рекомендовала — наряду с медицинскими анализами и тестированием показать Иви психиатру.

Вот что происходило с ними в то Рождество, когда я бродила по опустевшему городу. Они подарили дочери компьютер и запретили ей подолгу за ним сидеть, отвлекали хлопушками с сюрпризами и, тщательно соблюдая очередность, прижимали дитя к груди.

Я подозреваю, что на исходе праздников Эйлин обрушила на Шона все то, о чем годами догадывалась, но запрещала себе знать. Подозреваю, что она его выгнала. Пришла к выводу, что разум Иви повредился от той лжи, которой они кормят друг друга.

Или он сам выгнал себя из дома — по той же причине.

Теперь его не изобличишь. Шон каждый раз излагает эту историю по-другому и каждый раз сам себе верит, но факт остается фактом: в ту самую пору, когда ради Иви им следовало бы держаться вместе, им пришлось — ради Иви — расстаться.

В конце марта они сошлись в кабинете, заполненном противными китайскими безделушками, и выслушали мнение женщины-лемура — огромные глаза и проворные ручонки, — подытожившей двухмесячные весьма дорогостоящие наблюдения за их дочерью. Женщина-лемур поглядела на озабоченных родителей и склонила голову набок:

— Так. Поговорим-ка о вас, друзья. О’кей?

Ничего не о’кей.

Несколько дней спустя Шон Валлели вышел из дому, не взяв с собой ровным счетом ничего, даже куртку, и в ночи прибился к моей двери.

Ночь посреди недели, самая обычная ночь без него. Где-то около двух меня разбудил звонок в дверь и стук крышки почтового ящика: Шон сидел на корточках, шепча мое имя в щель для газет и стараясь не потревожить соседей.

Я с трудом разлепила глаза и решила спросонок, что кто-то умер. Потом сообразила, что Джоан уже мертва, у меня не осталось никого, кроме Фионы. Неужто моя сестра? Да нет, вряд ли, не похоже на Фиону вдруг ни с того ни с сего помереть. И все же, открыв дверь навстречу закоченевшему Шону, я с порога спросила:

— Она умерла?

— Впусти меня, будь добра.

— Ох, извини.

Он вошел в дом, проник не слишком далеко — переступил порог и тут же привалился к стене. Его лицо было залито влагой, и когда я поцеловала его, на губах остался вкус дождя.

Однажды я заговорила с Шоном об этом. Сказала, что нам не бывать бы вместе, если б не Иви. Он посмотрел на меня так, словно я богохульствую.

— Глупостей не говори, — попросил он.