Сергей Мильшин - Атаман

— Ага, вот ты где. — Атаман, перебарывая тошноту и дрожание в руках, тщательно прицелился. Он знал, что тот сейчас обязательно выглянет, и даже на мгновение представил себе это бородатое с седой полоской над губами и озадаченное лицо почему-то со шрамом у правой брови. В этот шрам он выстрелил. У него уже не было времени анализировать, откуда узнал, что горец будет со шрамом и бородой и даже с седыми усами. Счет пошел на мгновенья.

Стрельнув еще раз для острастки в другого перебегавшего между деревьев горца, краем глаза заметив, что попал, он развернулся и, стараясь держать за спиной дерево, со всех ног бросился в чащу. Все-таки он легко отделался. Похоже, только сотрясение. А то, что кровь течет, — дело десятое. Наверное, кусок волос выдрало. Точно, в рубашке родился. Голова кружилась, подташнивало, но он терпел и бежал без остановок. К счастью, в лиственном лесу почти не попадалось валежника. А там, где он собирался-таки в кучу, всегда находился путь для обхода. Прыгать сейчас Атаман бы не смог. За спиной редели выстрелы. Впереди уже виднелась тополиная роща. Мысленно он попросил Спаса помочь казакам удачей. Ох, как она была нужна сейчас. В полуверсте от места сражения на прогалине тополиной рощи их ждали привязанные кони.

Атаман прибежал последним. Девять казаков — он еще на бегу быстро пересчитал станичников — уже сидели в седлах. Воинко держал в руке вожжи Кузи — верного и опытного жеребца Жука, терпеливо ожидающего хозяина.

— Все на месте? — на всякий случай уточнил Атаман.

— Все. Тебя только не хватало. Ты ранен?

— Ерунда. — Атаман осторожно забрался в седло. Взгляд ухватил свежую лепешку отрезанного уха с окровавленным краем на груди Воинко. Не успев осмыслить, он скомандовал:

— Ходу.

Отделение рвануло галопом.

Тополиная роща не долго радовала казаков отсутствием бурелома и оврагов. Через полчаса казаки въехали в темное диколесье, и вскоре им пришлось спешиться. Высокие сухие дудки хлестали по плечам, прошлогодние вязкие хвощи спутывали ноги. Завалы тонких стволов клена и осины, дикой вишни, заросли орешника то и дело заставляли их искать обходы. Где других путей не находилось, протискивались, перелазили, раздвигая паутину веток, продвигались больше шагом, а то и на карачках. Больше всего страдали кони — сбруя цеплялась за кусты, острые ветки норовили залезть в глаза, на худой конец, в ноздри. Да и чтобы протащить тяжелых жеребцов и лошадей через валежник, надо было сильно постараться. Одно радовало — преследователям тоже придется не сладко.

В первом рывке казаки оторвались от горцев, которые, похоже, не сразу пустились в погоню. Казаки отходили, как и вели бой, по одному. И никого, любой мог бы дать голову на отсечение, черкесы отступающим не заметили. Так что направление горцам они не оставили. Пока те найдут их следы, вычислят, где стояли казачьи лошади, время пройдет изрядно. То, что какзакам и нужно.

В пластуны брали далеко не всех подряд. Кандидатов выбирали из семей, где отец, а желательно и дед из потомственных охотников и рыбаков. Да и сам малец — это проверялось — должен был чуть ли не с семи-восьми годков пропадать на речке с удочкой да в лесах с силками и самодельным луком. Кроме того, всех казаков-первогодков, в независимости от того — пластуны они или конники, в свое время гоняли на осенних сборах до потери памяти — обучали разным воинским премудростям, из которых скрытное передвижение по местности, несомненно, важная, но всего лишь одна из наук. И эти науки они закрепляли уже не на полигонах, а в боевой обстановке, в стычках с черкесами. А стычек, несмотря на вроде бы мирное время, хватало. В год два-три раза обязательно где-нибудь схлестнутся. А тогда и головы летят, и кровь льется, и множатся могилки на кладбищах по тому и другому берегу Лабы. Но шум, как правило, не поднимали. И казаки, и черкесы относились к таким междусобойчикам философски. Дело-то привычное. Подумаешь, с черкесами (казаками) схватились. А где же еще молодецкую удаль-то показать? Так всегда было, так и будет. Не нами заведено, не нам отцовскую традицию и обрывать. Одно казакам не то чтобы не нравилось, но так как-то обидно было — черкесы охотно вступали в бой, лишь имея как минимум двойное превосходство. Не все, конечно, находились и среди них свои сорви-головы, ни Аллаха, ни черта не боявшиеся. Но таких попадалось мало, в основном почему-то предпочитали воевать большинством.

Обычно короткие схватки происходили на нейтральной земле — в Черном лесу, занимающем огромную территорию до самых предгорий по черкесскому берегу. Через этот лес продвигались казаки и сейчас.

Конники старались идти в разнобой. «Чтобы следы сложней запутались», — как пояснил неизвестно кому Юшка, отъезжая в сторону от отряда. Этот прием запутывания врагов знали все. То и дело кто-нибудь тянул коня за узду и уходил влево или вправо. За ним увязывались еще двое-трое.

Солнце перевалило за полдень. В теплых тужурках и бешметах казакам было жарко, многие расстегнулись. Молодой Пантелей Калашников, по прозвищу (за глаза) «Коломенская верста», настоящий гигант, добрых три аршина росту, и, наверное, в плечах аршин поместится, вообще разделся до исподней рубахи. Юшка Роденков, увидав распоясанного Пантелейку, нагнал его и, строжась, заставил одеться обратно. Не потому что опасался простуды парня, а чтобы стойкий запах пота в воздухе не оставлял.

В отряде кроме Атамана было еще двое раненых, к счастью, оба не смертельно. Семену Антипенко, неприметному холостому еще казаку, пуля раздробила левую кисть. Ее крепко перевязали, и он шагал бледный, поддерживая пораненную руку другой — здоровой. Кобыла сама топала следом. Как собака, она иногда придерживала хозяина за бешметку зубами. Он отмахивался здоровой рукой.

Никише Овчаренко, лучшему следопыту в отряде, горцы прострелили плечо. Ему тоже подвесили руку на перевязь. Пуля не задержалась в теле, и ранение не вызывало опаски у Юшки, который в деле разных ран и увечий собаку съел — сам был весь переколот, перестрелян.

— Ну, парни, — задирал голову невысокий Юшка Роденков, — считай, повезло вам. Разве это раны. Вот у меня, помню, случай был… — и, если позволяла обстановка, он углублялся в такие дебри воспоминаний, по сравнению с которыми те древесные заросли, что встречались им на пути, казались детскими игрушками.

Атаман первым вышел к крутому обрыву.

— Тпррру, Кузя, охолонись. — Он натянул узду, и уставший конь сразу же встал как вкопанный.

Глубокий овраг, навскидку — саженей 20, прорезал лес страшным шрамом, похоже, на много верст. Петр снял фуражку и вытер капли пота на лбу. Как-то сами собой вокруг Атамана собрались все казаки.