Сергей Мильшин - Атаман

— Посмотрите, у «духов» в карманах должны быть еще магазины.

Мы бросились к неподвижным охранникам. Запасной магазин оказался только у одного — того самого, с которым боролся Женька. Похоже, он уже приходил в себя. Я поднял кинжал старика и склонился над «духом». Я сделал это спокойно, и сам поразился тому, как это получилось. Милосердие из меня выбили вместе с зубами. Потом я подошел к следующему.

Ребята стояли рядом и молча смотрели на мои короткие, будто отточенные опытом движения. У меня появилось ощущение, что это делал не я, а кто-то другой проснувшийся во мне. Сам я не смог бы зарезать даже курицу.

И никто не отвернулся.

— Уходим, — Женька взял автомат на плечо, — пока не очухались.

Мы рванули за ним. Замелькали дувалы и хижины. Через минуту мы уже были на краю кишлака. У стены стоял припаркованный пикап. В замке зажигания торчал ключ. Слова стали лишними. Я прыгнул за руль: опыт вождения на гражданке был, хоть и небольшой. Женька забрался на сиденье рядом, ребята попадали в кузов. Я резко тронулся. Позади громыхнула очередь, еще одна. Пули разбили оба стекла: заднее и переднее. Нет, нас так просто не возьмешь. Еще пару метров и машина завернула за скалу, закрывшую пикап от автоматной стрельбы. Я мельком оглянулся: ребята, лежа на спинах, держались за борта. Женька рядом сжимал зубы и белел скулами: наверное, опять нахлынула боль. Я сильней прижал педаль газа. Вырвались! А ведь мы вырвались!

Часа через три бешенной езды по горной дороге, чудом не слетев в обрыв и не врезавшись в скалу на повороте, запылённые и измученные мы остановились у вынырнувшего из-за горы поста сорбосов. Глядя на бегущих к нам афганцев в зеленой форме, я тихо прошептал: «Боже, благодарю тебя за то, что ты есть!» И вздрогнул: на меня повалился потерявший сознание Женька.

Апрельское солнце пригревало, Сашка расстегнул две верхние пуговицы поношенной телогрейки и ожидающе уставился на соседа Кольку. Колька не торопился. Он развалился на лавочке, блаженно закрыл глаза, подставил солнцу бугристую обтянутую водолазкой грудь. Между ними на сиденье маленькой ракетой возвышалась непочатая бутыль самогона, в нехитрой снеди укрепились два пластиковых стаканчика.

Утро разгоралось. Машины почти не мешали, пик движения на работу часа два как закончился. Из двора наискосок с маленьким, но крепким домиком появилась и сразу заоглядывалась строго тетка Валя. Соседка давно вышла на пенсию, но ей дома не сиделось, и она подрабатывала уборщицей в школе. По хозяйски осмотревшись, взяла направление на трехэтажное учебное заведение.

Заметив на лавочке мужиков и накрытый «стол», она нахмурилась и демонстративно отвернулась.

— Сидят тут с утра пораньше, — она важно прокатилась на кривых, как у кавалериста ногах мимо лавочки.

Мужики проводили бабку недовольными взглядами.

— Хоть бы раз промолчала, — Колька подобрался, — жалко ей что ли, не на ее же деньги пьем.

— Характер такой, — Сашка сглотнул слюну и мужественно отвернулся от бутылки, — стервозный.

Колька энергично потер ладони.

— Ну ладно, хватит самогон греть, — наконец решил он и наклонил поллитру над одноразовым стаканчиком, — тебе сколько лить?

— Шо, краев не видишь? — Сашка дернулся и сложил руки на животе.

Прежде чем опрокинуть стакан, Сашка настороженно оглянулся на калитку:

— Нинка на работе?

— Нет, ночью со второй смены пришла, спит еще.

— Ну, нехай спит.

Выпили. Крякнули. Потянулись за зелеными перышками раннего лука-батуна. Степенно закусили, полезли в карманы за сигаретами. Сашка чиркнул спичкой, поднес огонек Кольке, потом прикурил сам. Дружно выпустили по дымку, расслабились, откинулись на спинку деревянной лавочки.

Лавочка подпирала высокий кирпичный забор перед Колькиным двором. Сам забор и все, что стояло за ним: двухэтажный дом, пристроенный к старой избенке, небольшой сарай и флигель — построено руками Кольки. Он мастерски клал кирпич, а месил раствор и подносил стройматериалы сожитель его сестры — Нинки — женщины крупной, сильной, характером и физически. Когда сожитель несколько месяцев назад в очередной раз загулял с какой-то молодой, у Нинки лопнуло терпение и она тихо, но твердо его выставила. Вернувшись на следующий день с работы, он обнаружил запертую дверь и чемодан с вещами рядом. Мужик оказался с понятием, обошлось без скандала. Соседи только недели через две узнали, что Нинка снова одна.

Колька, сам здоровый поджарый мужик, под два метра, с мозолистыми ладонями, каждая что лопата-подборка, ее побаивался. Нинка с братом не церемонилась, особенно, когда Колька уходил в запой, а это случалось частенько. Каждый сезон Колька в составе шабашных бригад или с кем-нибудь из таких же, как сам, залетных зарабатывал на стройках немалые деньги. Правда, надолго их не хватало. Он мог в течении нескольких дней, если не вмешивалась решительно Нинка и не забирала у пьяного и доброго брата всю наличность, чтобы употребить ее потом на «хозяйские нужды» — жили-то в одном дворе, спустить их с деревенскими: желающих составить Кольке компанию было хоть отбавляй. Протрезвев, Колька уже не похмелялся и до следующей «зарплаты» капли в рот не брал. В такие дни он переходил на подножный корм. Колька рыбачил на Северском Донце с детства. И хоть рыбы за последние лет десять стало в разы меньше, но, зная реку как свою ладонь, пустым домой не приходил. Он заранее прикармливал заводи в окрестностях. Улов солил, вялил, варил и на рыбе держался, бывало по несколько месяцев. По осени, обходил все окрестные леса и перелески — запасался грибами, которые сушил, подвешивая на нитке под крышей. Когда Нинка раздобрится — накормит. Огород с сестрой держали на двоих. Жил как-то.

Сашка нигде не работал принципиально. Когда-то он отсидел шесть лет в колонии, и честный труд с тех пор презирал. Пока жива была мать, а померла она на 82 году жизни, когда единственному сынку (старшая дочь жила в городе) было уже за 60, перебивался на ее пенсию. Выпивал он только за чужой счет, своих рублей у него никогда не было. Чаще всего угощал Колька, тем более, что жили на одной улице — почти напротив.

После смерти матери, чтобы выжить как-то, начал гнать самогон. Свое не пил — только пробовал. Получаемый напиток продавал бывшим собутыльникам несколько дешевле, чем средняя цена по деревне. Товар пользовался спросом, и Сашка в ту пору не бедствовал. Он был хил, бородат, весь в наколках, начиная с пальцев рук, где имел синюшные перстни, и неприхотлив. Если у Кольки была чистая и дорогая одежда на выход, то Сашка почти круглый год ходил в кирзовых сапогах и телогрейке.

После первой дозы Сашку обычно тянуло на лирику.