Эйтан Финкельштейн - Пастухи фараона

На том дело, однако, не кончилось, — покладистая Фира на сей раз решительно заявила, что любит Натана, и, если ей не разрешат за него выйти, она вообще никогда не пойдет замуж. Начались девичьи слезы, материнские истерики, жизни в доме не стало. Наконец, Борис Авраамович сдался: «Пусть выходит. Наверное, время сейчас такое — по любви выходить!»

Натан перебрался в дом к тестю и, если не бегал по урокам, то целыми днями играл на скрипке. Фире то и дело приходилось выслушивать родительские упреки.

— Когда же твой пиликать перестанет, когда за дело возьмется?

— А он и занимается делом. Он вовсе не пиликает, а готовится в консерваторию. У него ведь талант. Ему сам Ауэр сказал: «У вас, Паверман, большой талант».

— Талант, талант! А детей чем кормить будете?

— А я? Разве я не могу работать? Вот поступит Натан в консерваторию, переедем в Петербург, я и пойду работать. Не губить же талант!

С Петербургом не вышло. Натана не то, чтобы в консерваторию не приняли, — документы взять отказались. От расстройства он играть перестал, из комнаты своей сутками не выходил, весь черным сделался. Даже руки на себя наложить хотел. И наложил бы, наверное, если бы не Фира. Она то и дело ходила к разным людям, а потом долго о чем-то шушукалась с мужем. В какой-то день молодые заявили родителям, что уезжают в Америку.

— Так сразу в Америку? — схватился за больное сердце Борис Авраамович. — Куда же спешить, в этом году не приняли, примут в следующем. Все может измениться. Да и кто вас ждет в Америке?

— Умные люди говорят, что здесь евреям никогда хода не будет, а в Америке таланты ценятся.

Ная Израилевна возражать не стала, поняла — бесполезно.

После свадьбы Абраша устроился отдельно от отца, но хозяином в доме не стал. Правда, раз в месяц он торжественно вручал жене получку, а по субботам и праздникам с важным видом усаживался во главе стола, но решала все в доме маленькая Мина. Она купила рояль, выписала толстые журналы, взяла моду созывать гостей, которые до хрипоты спорили, кто все-таки прав — Лев Николаевич или Софья Андреевна. Абраша в этой компании чувствовал себя неуютно, предпочитал допоздна засиживаться на заводе, который и стал его настоящим домом.

И то сказать — поступил он туда учеником слесаря, потом выучился на плавильщика, потом — на электромонтера. Прошел все рабочие должности, стал браковщиком, после — мастером. Но и на этом не успокоился — все время что-то изобретал и усовершенствовал. Выписанный хозяевами из Петербурга инженер Генрих Иванович Крюгер не мог поверить, что такой знающий механик никогда нигде не учился. Присмотревшись, назначил его старшим мастером, вторым после себя человеком.

Завод, между тем, непрерывно расширялся, здесь уже не только проводили ремонт, но и отливали паровозные колеса, клепали цистерны, монтировали платформы. Летом 1913-го пришел заказ оборудовать бронепоезд. Генрих Иванович вызвал Абрашу.

— Заказ, Абрам Борисович, очень сложный, придется многому учиться, многое делать по-новому.

Учиться не пришлось — началась германская война.

В армию Абрашу не взяли — дали бронь, но и на заводе не оставили. Инженер Крюгер получил назначение на казенный артиллерийский завод Мотовилиха, что в четырех верстах от Перми, и потребовал, чтобы вместе с ним отправили туда и старшего мастера.

Мотовилиха — старый чугунно-пушечный завод, заложенный еще во времена Екатерины Великой, поразил Абрашу своими размерами, удивил техническими новинками и организацией дела. Сталь здесь варили в газовых печах от Сименса, металл плавили электрическим способом и электрическим же способом уплотняли отливки орудийных болванок. Вообще электричество здесь использовалось повсюду. Вырабатывала его огромная динамо-машина, энергии которой хватало не только для производства, но и для освещения цехов и заводской территории.

Занять должность старшего мастера Абраша отказался, пошел смотреть и учиться. Сначала в плавильный цех, потом в кузнечный, потом в механический. И правильно сделал: не только производство, но и люди на Мотовилихе сильно отличались от тех, которых он хорошо узнал на Томском паровозоремонтном. Мастерами здесь служили мужики солидные, авторитетные, а главное — свои, потомственные. Мальчишками приходили они в цеха, от отцов узнавали тайны ремесла, с годами становились литейщиками, сталеварами, кузнецами. Потом — мастерами. Чужаков же здесь принимали в штыки. А если чужак еще и не русский? Ну ладно, — инженер из немцев. Но чтобы мастером был еврей, такого на Мотовилихе не слыхали. Понятно, хлебнул бы Борис Абрамович, если бы сразу да и в начальники. Ему и в цехах, когда он дело изучал, пытались разные «шутки» подстроить. Но он не обижался, понимал — проверку делают. Вскоре заводские убедились, что маленький еврейчик и в деле соображает, и руки запачкать не боится, и начальника из себя не строит. Стали привыкать. К тому же война все на свой лад перекраивала. А главное — такой раздор между людьми посеяла, будто они не с германцами войну ведут, а друг с другом.

Конечно, на Мотовилихе еще в пятом году рабочие сильно бунтовали. Потом стихло — начальство жалование прибавило, часы работы сократило. Теперь все началось сначала: каждый день партийные митинги, всюду произносят речи, везде лозунги. «Свобода», «Равенство», «8-часовой рабочий день». А то и просто: «Долой царя!» Потом конная полиция врывается — крики, вопли, дым коромыслом. Какая уж там работа.

Но не только рабочий класс взбунтовался, инженеры туда же. Генрих Иванович на рабочем митинге выступил. Царская бюрократия, заявил, перевести промышленность на военные рельсы не сумела, а отсюда и поражение на фронте. Только сами предприниматели, объединившись с технической интеллигенцией и кадровыми рабочими, могут решить эту задачу и, тем самым, спасти армию от разгрома. В конце призвал рабочих провести выборы в военно-промышленный комитет, который возьмет дело вооружения армии в свои руки.

Стал Генрих Иванович и к Абраше приставать: «Вам, Абрам Борисович, сам Бог велел в наши ряды».

С главным инженером Абраша во всем был согласен, да только неуютно он себя чувствовал на митингах. Речей говорить не умел, слушать ораторов-краснобаев не любил. Кончилось компромиссом: в комитет Абраша не записался, но по просьбе Генриха Ивановича составил проект конвейерного производства орудийных стволов. Проект отослали в Петроград, и, говорят, «на самом верху» одобрили. Однако дальше разговоров дело не пошло.

Вспомнили об этом проекте после февраля 17-го, когда власть перешла к Временному правительству. Генриха Ивановича — видного кадета — назначили директором Пермских заводов. Обнял он Абрашу, поздравил.