Жозе Душ Сантуш - Формула Бога

— Только в этом?

— И еще в некоторых мелочах, которые мы объясним позже.

Улыбнувшись, португалец отрицательно покачал головой.

— Нет, так не пойдет, — заявил он. — Я не Джеймс Бонд, я — историк, специалист по криптоанализу и древним языкам. И делать что-то для ЦРУ не буду.

— Будете.

— Нет, не буду.

Фрэнк Беллами, резко подавшись вперед, навис над столом. Его глаза, полыхнув яростью, острыми кинжалами вонзились в Томаша, губы исказила жестокая ухмылка, в хриплом голосе явственно зазвучали угрожающие, зловещие нотки.

— Мой дорогой профессор Норонья, с вашего позволения я поставлю вопрос следующим образом, — прошипел он едва слышно. — Если вы не согласитесь на мое предложение, вас ждет весьма трудная жизнь. — У него поднялась бровь. — Быть может, у вас вообще не будет никакой жизни, если я понятно изъясняюсь. — Уголки губ Беллами дрогнули, словно намекая на улыбку. — Однако если вы согласитесь, это повлечет за собой четыре позитивных момента. Во-первых, вы получите свои жалкие двести тысяч евро, из коих сто тысяч в месяц выплатим мы, а другие сто тысяч — иранцы. Во-вторых, вероятно, это поможет найти несчастного профессора Сизу, дочка которого, бедняжка, слезами обливается, не зная, куда подевался любимый папочка. В-третьих, благодаря этому, возможно, удастся уберечь человечество от ядерного оружия в руках террористов. И в-четвертых, а это, пожалуй, самое важное для вас, у вас появится будущее. — Цэрэушник откинулся на спинку стула. — Вы меня поняли?

Историк смерил его полным праведного негодования взглядом. В нем все кипело от возмущения наглым шантажом, но еще более — от сознания, что другого выхода у него нет: сидевший перед ним человек обладал колоссальной властью и достаточными средствами, чтобы распоряжаться его жизнью, как ему заблагорассудится.

— Вы поняли? — снова спросил Беллами.

Томаш медленно кивнул.

— Вы чертовски сообразительны. Поздравляю.

— Fuck you, — неожиданно вырвалось у португальца.

Фрэнк Беллами впервые разразился настоящим, чуть не до икоты смехом. Однако смех, сотрясавший его тело, быстро перешел в спазматический кашель. Справившись с приступом и восстановив дыхание, американец, лицо которого, несмотря на следы удушья, обрело прежнее непробиваемо-жесткое выражение, посмотрел на Томаша.

— У вас, профессор, big balls [9] Большие яйца (англ.), то есть «Вы, профессор, настоящий, не пальцем деланный мужчина, смелый человек». . Мне это нравится. — Беллами махнул рукой куда-то в сторону Салливана и Снайдера, которые, храня гробовое молчание, наблюдали за происходящим. — Немного найдется тех, кто скажет мне прямо в глаза «fuck you». Такого себе даже президент не позволяет. — Ткнув пальцем в Томаша, он грозно прорычал: — Не смейте мне больше так говорить, вы слышали?

— Гм-м.

— Вы слышали?

— Да, слышал.

Американец почесал лоб.

— Вот и хорошо, — вздохнув, спокойно, будто ничего не произошло, промолвил он. — Но я вам не досказал историю о Бен-Гурионе и Эйнштейне. Продолжить?

— Как сочтете нужным…

— К работе над новой атомной бомбой Эйнштейн приступил через месяц после встречи. Он руководствовался идеей спроектировать бомбу, которую Израиль сможет легко и быстро изготовить скрытно и с малыми затратами. По имеющимся у нас сведениям, Эйнштейн трудился над этим проектом в течение по крайней мере трех лет, до 1954 года, а может, и до 1955-го, года своей смерти. Чего реально добился наш гений, не известно. Но один из работавших с ним ученых, который регулярно снабжал нас информацией, сообщил, что Эйнштейн как-то признался ему, будто обладает формулой, в которой заложена доселе невиданная взрывная сила, настолько великая, что Эйнштейн, согласно донесению нашего информатора, выглядел… как же это… каким-то звезданутым. — Беллами явно напряг память, мучимый сомнением. — Ну да, именно так, — наконец проронил он. — Звезданутым. Именно это выражение и употребил наш информатор.

— Вам известно, где эта формула сейчас?

— Документ пропал, Эйнштейн унес тайну в могилу. А может, он передал формулу кому-нибудь. Говорят, Эйнштейн сдружился с одним молодым физиком, стажировавшимся в Институте перспективных исследований, и именно этот физик…

— Профессор Сиза!

— Да, не кто иной, как профессор Сиза, — подтвердил Беллами. — Тот самый, который три недели назад бесследно исчез из собственного дома. Того самого, где были обнаружены волосы Азиза аль-Мутаки, разыскиваемого Интерполом активиста Хезболлы. Того самого террористического движения, которое финансируется Ираном. Тем самым Ираном, который любыми правдами и неправдами пытается заполучить ядерное оружие.

— Боже мой!

— Теперь-то вы понимаете, почему мы так хотели встретиться и переговорить с вами?

— Да.

— Следует добавить еще одну деталь, о которой упомянул в донесении наш информатор, сотрудник Эйнштейна, которому несравненный гений поведал о своем проекте. Он сообщил, что Эйнштейн придумал для него кодовое название, Die Gottesformel, Формула Бога.

Томаш почувствовал, что сердце готово выпрыгнуть из груди.

Белые дома с кирпично-красными крышами, обнесенные старой городской стеной, живописно теснились на другом берегу Мондегу меж крон платанов. Венчали город величественные здания университета, над которыми возвышалась похожая на маяк колокольня, действительно служившая ориентиром для горожан.

Коимбра нежилась в лучах ласкового солнца.

Машина миновала парк Шоупалиньо, где в спокойной водной глади словно в зеркале отражался стоявший на левом берегу древний град. Сидя за рулем, Томаш любовался городом на той стороне реки, и его не отпускала мысль, что если и есть место, где он чувствует себя хорошо, так это здесь, в Коимбре. На ее улицах старое сливалось с новым, традиции переплетались с новациями, не мешали друг другу фаду и рок, мирно сосуществовали романтизм и кубизм, вера и знание. По продуваемым ветерком улицам и залитым светом переулкам между домами деловито вышагивали и праздно прогуливались юноши и девушки с книгами под мышкой и горящими глазами — представители многочисленной студенческой братии, питомцы старинного университета.

Томаш пересек Мондегу по мосту Сзятой Клары, въехал на Ларгу-да-Портажень и, обогнув ее, повернул налево. Машину он запарковал на стоянке у набережной близ вокзала, через лабиринт узких улочек выбрался на улицу Феррейры Боржеша — оживленную артерию с бесчисленными магазинами, кафе, кондитерскими и бутиками, а затем вышел на живописную Праса-ду-Комерсиу.

На площади он завернул в узенький боковой проулок и вошел в подъезд трехэтажного здания. В стареньком лифте с решетчатой дверью и неизбывным затхлым запахом нажал нужную кнопку и после непродолжительного, но довольно тряского подъема оказался на втором этаже.