Мария Донченко - Оранжевый туман

— Давно воюешь? — спросил Женька.

— Почти месяц, — ответил Хасан, с гордостью демонстрируя зелёную ленту на рукаве новенького камуфляжа.

Аз-Зарруки Хасан бен Мустафа. Тридцать лет. Житель Триполи, района Сук-аль-Джума. Безработный. Женат, имеет сына шести лет и дочь двух лет.

…Заметно повзрослевший и возмужавший Ахмад крепко обнял Женьку за плечи, как родного. Он смотрел в Женькины глаза, не скрывая радостного удивления, что его товарищ всё же приехал, оставив родную Украину, где бомбы не падают с небес на зеленеющие города.

Женька приехал не один. Спутник его был немногословен, но Ахмад списал это на то, что он недостаточно владел арабским языком, который учил урывками, по разговорнику, при случайных встречах — Виталик не стал уточнять, где именно сводила его жизнь с гражданином Египта. Зато, как выяснилось с первых же дней, в стрельбе новенькому практически не было равных — по тому, как он точно, чётко и хладнокровно поражал мишени, Ахмад увидел в Женином товарище прирождённого снайпера.

Короткие острые выстрелы прорезали воздух, новичок целился быстро, не нуждаясь в дополнительных секундах, и лейтенант понимающе кивал головой, ценя спокойное искусство русского новенького.

Непослушные чёрные кудри Ахмада выбивались из-под небрежно, залихватски оттянутой набок зелёной повязки.

Друзья познаются в беде, как гласит русская поговорка, объяснял Ахмаду Женька, когда они курили вдвоём, прислонившись к перилам на крыльце.

— Я знаю, ты хочешь спросить про моего товарища, — объяснялся Черных, — ты ему можешь полностью доверять. А кроме того, у него свои счёты с натовцами. Личные. Ты особо не расспрашивай, захочет — сам расскажет. Но я кого попало с собой бы не привёз…

— Я всё понял, — кивнул Ахмад, прерывая речь Женьки. — Ты всё сказал, и мне хватает твоих слов. Твой друг — мой друг.

Эту фразу Ахмад произнёс серьёзно и твёрдо, по-восточному цветасто и буднично одновременно, и Черных в очередной раз подумал, насколько же его друг стал старше всего за несколько месяцев. Он даже выглядел старше, хотя носил всё ту же камуфляжную форму.

— Хотел тебя спросить, а что сейчас в нашем аэропорту? — поинтересовался он.

Ахмад приподнял бровь, как будто удивился вопросу.

— Как это что? Закрыт аэропорт. Бесполётная зона же… Но самолётов стало меньше ещё в феврале. Как начался крысиный мятеж, так все страны, одна за другой, пошли отменять пассажирские рейсы. И иностранцы побежали, как испуганные тушканчики. С чемоданами, с мешками. Знаешь, я же записался добровольцем в конце февраля, когда никто не думал, что может быть серьёзная война… В первые дни всё так же и сидел в будке, проверял паспорта отъезжающих. Забавно даже — они идут сплошным потоком, бегут, торопятся, быстрее, быстрее, штамп о выезде. Как будто за нарисованной чертой на полу их авиабомба уже не достанет… Интересно, что бы они подумали, если бы узнали, что я в этой будке последние деньки, а потом — по собственному желанию? И так стало хорошо и спокойно на душе, как бывает, когда уверен, что прав во всём. Ну а потом уже отозвали…

У Женьки вертелся на языке их первый телефонный разговор в первые дни после семнадцатого февраля, но он предпочёл промолчать.

В первую же ночь в Триполи Виталик вскочил от грохота разорвавшейся бомбы.

— Ты спи, спи пока, — успокоил его Хасан, и в такт ему кивнул проснувшийся Женька, — это далеко. Очень далеко. За несколько кварталов отсюда. Вы как пойдёте патрулировать — быстро научитесь определять, далеко рвануло или близко…

«Zdravstvuy, dorogaya moya Luba!

U menya vse horosho, ya dobralsya normalno, i zdes u nas s Zheney vse putem. Tolko net komputera s russkoy klaviaturoy, tak chto, izvini, pisat budu translitom. Edinstvennoe — trudno privykat k mestnomu klimatu. Ochen zharko, i akklimatizirovatsa tyazhelo. Ostalnoe normalno, pishi, tseluyu».

Виталик, никогда не бывавший за пределами бывшего Советского Союза, но уверенно полагавший, что после двух столкновений с российской правоохранительной системой он уже прошёл огонь, воду и медные трубы, действительно очень тяжело приспосабливался к непривычному климату, хотя изо всех сил пытался это скрывать, чтобы его слабость не бросалась в глаза товарищам по оружию.

На следующую ночь их в паре с Женькой послали патрулировать улицы.

— Что-то ты, брат, неважно выглядишь, — сказал Женька, нахмурившись. — Ты скажи, если хреново с непривычки. По первому разу в Африке такое бывает. Лучше отваляешься пару дней на койке…

— Не, всё в порядке, — уверял Виталик.

— Ну, как знаешь, — отвечал друг.

Перед тем, как послать Женю и Виталика на первое задание, Ахмад вызвал их в подсобку, служившую ему кабинетов. Здесь, среди завалов разнообразных предметов, стоял на стуле раскрытый ноутбук, и, встав на одно колено, командир деловито записывал в таблицу личные данные своих подчинённых.

Черных толкнул плечом слегка замешкавшегося Виталика.

— Давай, брат, координаты. Кому писать, если что, и адрес электронной почты, — сказал он по-будничному просто.

Оторвавшись от клавиатуры, Ахмад поднял глаза на Виталика, и тот чётко, набрав воздуха в лёгкие, продиктовал по буквам адрес электронной почты с редким окончанием mail.ru.

— Жена. Нецветова Любовь Никитична. Ладно, запиши коротко. Не-цве-то-ва Лю-ба. Писать по-английски, — добавил он уточняющую фразу, и Ахмад понимающе кивнул, аккуратно выстукивая на клавиатуре буквы незнакомых имён.

Их первое ночное дежурство прошло на удивление спокойно, а в следующую смену Ахмад поменял бойцов местами, и напарником Виталика оказался смуглый паренёк, почти мулат, откуда-то из южных районов Ливии, и Виталик с трудом понимал его акцент, за исключением коротких команд, которые успел хорошо выучить — прямо, налево, направо…

Виталик не расставался с разговорником, одновременно пытаясь улавливать речь на слух — и получалось у него это неплохо, напоминая о модном одно время в России методе «погружения» — ведь на родном языке он мог говорить только с Женькой, а тот далеко не всегда быть рядом. Что же касалось текущих занятий, он мог дать фору многим из местных ополченцев, державших в руках оружие впервые в жизни…

Люба аккуратно писала каждый день, иногда и несколько раз в день, и он так же аккуратно отвечал, навострившись писать транслитом — латинским алфавитом на русском языке.

Самочувствие не улучшалось, и, проклиная самого себя и свой неприспособленный к экстремальным африканским условиям организм, Виталик сжимал зубы и не выдавал себя, чётко выполняя обязанности.

«Так и продержат всю войну на вторых ролях, и победят без нас», — подумалось как-то Виталику.

Но сложившаяся ситуация продлилась недолго.

Вскоре, в связи с ухудшением обстановки на фронте, Ахмад Гарьяни получил приказ на выдвижение ополченцев в сторону Мисураты.