Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 1 2012)

Говорит Виталий Пацюков, куратор выставки «Бумажное время» (ГЦСИ): «Поэтому так важны для нас бумажный фонарик или бумажный змей: все-таки бумага — это материя. Она связана с ностальгическими тактильными ощущениями, когда к миру можно было прикоснуться. Сегодня к миру прикоснуться уже нельзя. Мы общаемся с ним через компьютер. Но одновременно бумага продолжает жить как вечный образ, который все это пережил. В видеоматериалах появляется бумага, которую можно рассмотреть с разных точек зрения. Бумага, которая записана на цифру, — уже нетленная, ее нельзя уничтожить, если только не будет смены цифровых информационных форм...»

Кирилл Корчагин. Роман Сенчин. На черной лестнице. — « OpenSpace », 2011, 13 октября < http://www.openspace.ru >.

«Наконец, к этой прозе можно предъявить и нелитературную претензию — по сути, более существенную, чем любая литературная (тем более что Сенчин, как можно увидеть, борется с литературностью). Претензия эта в том, что перед нами проза социальной пассивности, подспудно убеждающая читателя в том, что мучительное и рутинное растворение в бытии — это единственный вариант проживания истории. Здесь можно вспомнить рассказ „Тоже история”, где типичный „человек Сенчина” оказывается посреди жестко подавляемого оппозиционного митинга, внутри которого он способен выступать лишь пассивным наблюдателем. Конечно, такая оптика имеет право на существование и при других условиях была бы даже симпатична (я вовсе не призываю к бессмысленному оптимизму). Но у читателя Сенчина не остается выбора: автор полностью уверен в себе и в том, что происходит вокруг, а читатель, следовательно, должен либо согласиться с ним, либо захлопнуть книгу».

Леонид Костюков. Границы возможного. — «Роскультура.ру», 2011, 27 октября < http://roskultura.ru >.

«Наверное, мне стоит выразить критическую позицию по отношению к этой книге [Данилы Давыдова] предельно открыто и субъективно. Что ж, мне совсем не понравилось. Эти стихотворения ничего не дали ни моему уму, ни сердцу. Для лирики это слишком скрытно, для эпоса — недостаточно интереса к миру и людям. Здесь нет никакого чуда; поэзия сведена к искусству возможного — и в итоге исчезает. Это не вдохновенно, это — несмотря на большую и точную культурную работу — внутренне пусто. Причем как-то намеренно пусто, напоказ, как будто дело не в этом. Но дело-то в этом. Что же до продолжения концептуальных традиций, то это фундаментально спорно. Концептуализм весь завязан на приоритете, на явных демонстративных открытиях — не случайны именно приоритетные претензии Вс. Некрасова к Д. А. Пригову. Как продолжать Колумба? Открыть новые земли? Так открой сначала. Или просто летать в США на самолете? Тогда надо понижать пафос. Мне было, пожалуй, стыдно читать эту книгу действительно умного, талантливого и симпатичного человека. По-моему, это плод культурных заблуждений; забыть — и двигаться дальше».

Кто вошел в литературу в «нулевые»? Опрос провёл Андрей Рудалев. — «Литературная Россия», 2011, № 42, 21 октября < http://www.litrossia.ru >.

Отвечает Евгений Ермолин: «Последние лет десять — это особый период. Наверное, никогда ещё для молодых литераторов у нас в стране не было столь тепличных условий, никогда ещё с ними столько не возились, не покушаясь при этом на их литературные вкусы и общественную позицию. Правда, характер признания и поощрения отличался большой долей искусственности. Он не был напрямую связан с важностью и существенностью авторского высказывания. Приветствовались и поощрялись в основном способности, намёк на талант. Это типично тепличный подход. Не факт, что это правильно».

«Сознания духовного и эстетического единства не было и нет, есть только наступающее осознание, что другого и других спутников по жизни не будет. Нужно как-то жить со случившимися. Но это совсем другой психологический рефлекс».

«А у нас после крушения СССР новая Россия так и не удалась. Случилась пока только прискорбная прореха на человечестве. Строить другую страну будут уже, вероятно, другие. Возможно, те, кому сейчас 10 — 20 лет. А может, уже и некому будет строить, не знаю. Китай не спит. Как мне сказал востоковед Александр Сенкевич, надежду для русского языка даёт лишь то, что он может стать общелитературным для всех китайцев и синометисов. Может быть. Есть надежда, что в Великом Китае ничтожное русское творческое меньшинство окажет какое-то воздействие на культуру. Хотя исторический опыт показывает, что Китай переваривал без остатка ещё и не такие влияния».

Владимир Пастухов. Конвульсии перед бурей. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 20 октября < http://www.polit.ru >.

«Это что-то неуловимое, что носится в воздухе, что мозг отталкивает от себя, пытаясь не впускать в зону анализа. Мир задвигался, и эти ерундовые вакханалии, которые сами по себе ни о чем серьезном не говорят, которые мало чем отличаются от вакханалий прошлых десятилетий (ведь были разного рода бунты и протесты, были и битые витрины и марши), на самом деле, скорее всего, являются предвестниками вещей очень и очень серьезных. Эти бунты, как мурашки по коже, пробегают, на самом деле, от страха. А страх — неосознанный пока, инстинктивный — присутствует повсюду. В основе этого страха лежит уже произошедшее на подсознательном уровне принятие двух простых истин: мир никогда не будет таким, как прежде; возникшие как итог более чем полувекового послевоенного развития противоречия на самом деле неразрешимы. Противоречия современного мира могут быть уничтожены только вместе с этим миром. Последнее все начинают если не понимать, то чувствовать, и это рождает неопределенность, которая имеет два измерения: непонятно вообще, каким будет новый мир; непонятно, насколько болезненно будет происходить уничтожение старого мира, не будет ли это последний транзит в истории человечества. Потому что мир — это все мы, его нельзя уничтожить, не задев каждого в отдельности».

Перспективы всегда остаются прекрасными. Поэт Игорь Меламед всю жизнь пишет одну и ту же книгу. Беседу вела Елена Генерозова. — «НГ Ex libris», 2011, 13 октября < http://exlibris.ng.ru >.

Говорит Игорь Меламед: «Я и прежде по причине слабого здоровья не чувствовал себя человеком молодым и полным сил, а теперь как будто переступил официальный рубеж [50-летия]. Самое печальное, что ко многому наступает безразличие, что я становлюсь все более ленивым и нелюбопытным. Современную словесность (включая стихи в журналах), как правило, сонно пробегаю глазами и тотчас же забываю просмотренное. Даже плохо помню рецензии на свою собственную книгу».