Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2012)

Наталья Иванова. Бегство в реальность. — “Огонек”, 2011, № 50, 19 декабря .

“Что уж точно показал этот год, так настоящую писательскую спайку среди „новых” и „востребованных” (в том числе и государственными структурами): Захар Прилепин, Сергей Шаргунов, Роман Сенчин, Герман Садулаев всегда упоминают друг друга в положительном контексте”.

Классическая форма возвращается. Беседу вел Роман Сенчин. — “Литературная Россия”, 2011, № 50-51, 16 декабря .

Говорит Александр Иванов (“Ad Marginem”) : “Когда-то у меня было ощущение, что они [толстые литературные журналы] умерли, потом — что они умерли, но продолжают жить. Как Дракула. И, как Дракула, подпитываются соками живой литературы. Но журналы все-таки, так или иначе — продолжаются. <...> Сам формат журнала, где есть отделы прозы, поэзии, публицистики, рецензионные блоки, — вот это самая вредная и устарелая конструкция. Почему? Потому что каждый журнал со времен „Современника” претендует на то, чтобы дать весь мир в миниатюре. А сегодня миров стало огромное количество, и каждый мир структурирован по-своему. Он не начинается с прозы или поэзии и не заканчивается рецензиями. В рамках толстого журнала невозможно многообразие этих миров отобразить. С другой стороны, консерватизм формы, консерватизм подачи — это сильная позиция. Только на фоне этого консерватизма возможно появление каких-то новых литературных практик…”

Книга как предмет изобретения. — “ПОЛИТ.UA”, 2011, 2 декабря .

Полный текст лекции российского историка, византиниста Сергея Иванова “Книга как предмет изобрения”, которая состоялась 18 сентября во Львове в рамках XVIII Форума издателей. Говорит Сергей Иванов: “Гутенберг действительно в XV веке изобрел способ оттискивать на бумаге изображение букв с помощью пресса и типографской краски, но то, о чем я буду говорить, гораздо древнее Гутенберга. От нас уходит книга в своем физическом облике, к которому мы привыкли. В науке это называется книга-кодекс. То есть книга переплетенная и под обложкой. А этому предмету по крайней мере на тысячу лет больше, даже на 1300 лет больше, чем книге Гутенберга. Переход от одного типа оттискивания изображения на бумаге к другому никогда не воспринимался цивилизацией как что-то острое. Ну кто помнит, когда был введен линотип? Или фототип? Или офсетная печать? Это все равно. А то, что сейчас подходит к концу, — это эпоха книги-кодекса. И этой эпохе очень скоро бы исполнилось 2000 лет”.

“Текст на свитке писался сплошным потоком — без разрыва фраз, без пунктуационных знаков. Он писался для того, чтобы произносить его вслух. Он был предназначен для аудиовизуальной культуры. Он был предназначен для того, чтобы человек сам интонировал и расставлял знаки повышения и понижения интонации. Это можно уподобить партитуре современной”.

“Если в книге-свитке человек читал разворачивая, то книгу-кодекс человек читает один. Один на один с книгой. Он один ее переворачивает, ему не нужен помощник, ему не нужна аудитория. Вообще текст мыслится иначе. Текст смотрится как что-то, что читается глазами. Как известно, в древности всякий текст читался с произнесением. Когда человек был один, он все равно проборматывал этот текст. С приходом новой формы книги появляется новая форма чтения. Тихого чтения. Про Блаженного Иеронима нам с восхищением рассказывают, что он умел молча читать текст. Одновременно это меняет форму подачи текста. Текст становится текстом для глаз. Возникают первые знаки препинания, возникают точки, первые большие буквы, возникают знаки переноса. Вид текста визуально меняется, параллельно тому, как меняется форма книги. И меняется, как ни странно, состав чернил, которыми пишут, потому что изначально те чернила, которыми писали тексты на папирусе и на пергаменте-свитке, можно было легко смыть губкой, что все, собственно, и делали”.

Вячеслав Курицын. Жизненное сверх естества. О “Дневнике больничного охранника” Олега Павлова. — “Однако”, 2011, № 41 .

“То есть он прежде всего охранник, для которого смерть больного — рядовое событие, а уж потом рассказчик, писатель. Выдернуть мертвое тело из потока обыденности — специальное нужно, что ли, творческое усилие. Так, больничные труповозы называют тучные трупы „кабанчиками”. Но выделяются из общего ряда как раз не тучные, а тощие, которые никак не называют, которые „всегда какая-то радость, неожиданная, что тощий; что легко будет и уместить, и тащить”. Сугубо утилитарное отношение к предмету. Впрочем, все покойники кажутся невероятно тяжелыми „в сравнении с тем, как если бы тот же человек был жив”. Мертвеца тяжело ворочать, пишет Павлов, ибо из человека уходит вся его ловкость, „движимость””.

“Морали особой не надо; повиснет соплями поверх сурового павловского стиля”.

Ленточки истории. Поэт Юрий Кублановский — о революционных уроках до и после. Беседу вела Елена Новоселова. — “Российская газета” (Федеральный выпуск), 2011, № 291, 26 декабря .

Говорит Юрий Кублановский: “Я рад, что не пролилась кровь и не восторжествовала революция — ни в подавленном (а следовательно, особенно героическом), ни в победившем виде. Ведь история показывает, что революция обязательно нуждается в жертве. Власть в целях самообороны применяет силу, появляются жертвы, и похороны „жертв революции”, как правило, становятся следующим этапом ее развития с экзальтацией, истерией и новой волной насилия. Вспомните, в дни Февральской революции истерия была всеобщей, все христосовались, хотя до церковной Пасхи оставалось больше месяца. Поэты Блок и Белый с красными ленточками прибежали в модный питерский дом супружеской пары Мережковского и Зинаиды Гиппиус. „Христос Воскресе!”, „Россия Воскресе!” Все радовались и лобызались. А уже через два года Блок сошел с ума, остальные с риском для жизни бежали на Запад. Так что митинги митингами, а голову трезвой сохранять надо”.

Литература или мумия? Поэт Алексей Кубрик считает, что сейчас в искусстве слишком много неискусства. Беседу вел Игорь Дуардович. — “НГ Ex libris”, 2011, 8 декабря .

Говорит Алексей Кубрик: “Нельзя ничего написать отдельно от Пушкина или Мандельштама. Ты все равно пишешь в том же „пространстве”, где стоят лучшие книги. Есть такая знаменитая статья „Колеблемый треножник”. О том, что скоро уйдут люди, которые понимают Пушкина, скоро уйдет воздух… Совсем случайно Ходасевичу (автору статьи) ответил Мандельштам: „Поэт — существо вневременное…” А до Пушкина ведь все равно пять рукопожатий. У меня до Пушкина четыре. Я до сих пор помню все нюансы той встречи, когда я жал руку Анастасии Цветаевой. Даже то, что схватывалось только боковым зрением. Это было похоже на инициацию. Важно, кто тебе открывает твою „чтойность”. Одно дело, когда твои стихи будут оценивать сокамерники по общежитию, а другое дело, когда тот, кто состоялся как поэт, попытается связать хотя бы пару слов, чтобы тебе что-то объяснить”.