Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 6 2012)

Впрочем, Киньяру дела нет кого-либо учить и наставлять. Он лишь фиксирует эманации мысли и мира: засыпающее тело подобно отплывающему кораблю, образы из снов — камешкам в воде, младенец — незнакомец от рождения, а зима созвучна смерти. «Смерть подобна речи. Смерть — это машина, стирающая из памяти людской обстоятельства появления на свет. Смерть, как и язык, приносит с собою невидимое. Более того, смерть несет в себе непредсказуемость. Nescitis diem neque horam (нам неведом ни день, ни час). Понятие смерти и есть время в идеальном его выражении. Человек по своей сокровенной сути — всего лишь время, отвечающее на зов языка». Да, как сказано у Х. Медема в фильме «Земля» об этом универсальном [23] уравнении: «Смерть — это всего лишь путешествие во времени».

С е р г е й С о л о у х. Ушки. USA, «Franc-Tireur», 2011, 370 стр.

Есть особая прелесть в перечитывании старых колонок и эссе (казалось бы, в тех же толстых журналах проза и поэзия должны обладать долголетием, но часто именно у нон-фикшна срок хранения оказывается дольше). Этакие ваби и саби в одном флаконе. В эту книгу прозаика и недавнего финалиста «Большой книги» (роман «Игра в ящик») вошло то, что выходило (или по каким-то причинам не выходило) в свое время в периодике (в основном в «Русском журнале»). Все просто: «Дело в том, что темы, достойные „магического кристалла”, являются и захватывают меня довольно редко, а вот навык соединения слов посредством синтаксиса беспокоит неотвязно. Требует самой обыкновенной ремесленной практики для облегчения известного душевного, а иногда даже физического дискомфорта. Так что перед вами не книжка, а скорее история болезни. <���…> Такая вот хроническая свинка в прямом и переносном смысле слова. Надеюсь, как и подобает всякой немощи и слабости, она вас рассмешит».

Еще бы — над пьесой «Три грамма», где довольно неприкрыто и едко выведен Дм. Ольшанский, смеешься буквально в голос. Солоух-полемист (в те благословенные времена, когда он это писал, слово «колумнист» еще не было в таком ходу) вообще довольно саркастичен, не стой на пути (попало, уж пожалуюсь, даже автору этого обзора — за то, что в посте в ЖЖ отозвался лицеприятно сейчас уж не припомню о какой книге О. Робски). Но сарказм этот — особой сути. Это такой горький и даже наивный призыв к клановости — в хорошем смысле средневекового цеха не ремесленников, но мастеров. Есть мы, есть настоящая литература, нас немного — давайте же возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке. Противостояния литературных лагерей, деньги больших издательств и частные потасовки в тусовках потом похоронили этот манифест, но одиночки еще барахтаются на плаву.

К ним, уверен, внутренне и обращены эссе автора о Селине, Гашеке и Шаламове (три любимых писателя Солоуха — оцените сочетание и несочетаемость!). И об Интернете, его становлении, первых неуклюжих машинах и загадочных протоколах. «Мое поколение, которое не оставит после себя черновиков. <���…> Сетевого писателя сотрут из памяти перебои с электричеством, ведь CD-ROM нельзя вставить в буржуйку или примус. За серебряным диском, рассекающим воздух, станут с лаем носиться собаки и дети. Возможно, они будут трехногими». Интернет как самый скоропортящийся анахронизм? Но «наш формат умер, а мы еще нет».

Д ж о н М а к с в е л л К у т з е е. Дневник плохого года. Перевод с английского Ю. Фокиной. М., «АСТ», «Астрель», 2011, 349 стр.

Начну с ложки дегтя — аннотация на четвертой сторонке бескомпромиссно именует Кутзее австралийцем, тогда как он все же из ЮАР, гражданство Австралии принял лишь в 2006 году (еще в половине русских изданий почему-то упорно считают, что его инициал «Дж.» — это Джозеф). Вообще же Кутзее — последний из великих, тех, кому не только двух Букеров с Нобелевской не жалко, но и кто на уровне Достоевского (хотя его роман о Достоевском «Осень в Петербурге» скорее неудачная вещь). Он всю жизнь пишет притчи — происходит ли дело в южноафриканской глубинке («Бесчестье») или в абстрактной пустыне («В ожидании варваров»).

«Дневник» — такой же, несмотря на нехудожественную (эссе) начинку и сложную постмодернистскую форму (к эссе пожилого писателя К. пишет комментарии сам К., его наборщица Аня и ее сожитель Алан, то есть страницу буквально делят на несколько повествований). Хотя, конечно, это очень простая книга — она может показаться даже примитивной, когда К. говорит обычные вещи об иррациональности терроризма в противовес рациональности ядерной дипломатии и описывает птичек у скамейки в парке, но это та библейская простота, посредством которой приобщаешься к настоящей мудрости.

Итак, совершенно одинокий в многоэтажке в неродной стране К. пишет для немецкого издателя эссе для сборника современных суждений. Как и Киньяр, Кутзее оказывается весьма критичен: человек стал слугой чиновника; электорат — «испуганное стадо»; США насильственно насаждают демократию, то есть свободу выбора, не видя в этом иронии; а индивид не может считаться рожденным или умершим, пока оба эти факта не будут задокументированы во всех бумажках. От либерализма Кутзее, как и Киньяр, дрейфует к стихийному анархизму — «вы, похоже, анархист особого рода, очень тихий и культурный», говорит ему Аня. Но суть в том, что «если вы живете в позорные времена, позор ложится на вас, позор ложится на всех, и вам ничего не остается, как нести его». Это все та же тема Кутзее — бесчестья (бесчестье несмываемо и незабываемо), вины и очищения. И интересно даже не то, как возносится постепенно его рефлексия (от педофилии и апартеида — к средневековой музыке и «Братьям Карамазовым»), но то, что он не один со своими мыслями и своим бесчестьем. Двадцатилетняя сексапильная и ограниченная соседка-филиппинка поначалу откровенно привлекла его своей внешностью, вот он и нанял ее. Постепенно между ними завязывается диалог в молчании — он отбрасывает свои мысли очаровать ее и просто надиктовывает то, что может стать его последней книгой, она в смятении начинает собственный дневник, понимая, что он «подрывает ее устои». Алан шпионит, ворует и критикует. Но путь Эвридики и Орфея (и кто есть кто?) начался — она понимает, что хочет проводить его в смерть.

К и р и л л К о б р и н. Текстообработка (Исполнено Брайеном О’Ноланом, А. А. и К. К.). М., «Водолей», 2011, 128 стр.

Кутзее неожиданно экспериментировал с тем постмодернистским нарративом, который, по сведениям информированных лиц, давно почил вместе с автором и стал вообще моветоном, Киньяр писал о разрушительной силе чтения. Кобрин исходит как бы из двух этих посылов: «читать гораздо интересней, чем писать; сочинительство вообще занятие утомительное и даже постыдное — так почему бы не заменить письмо чтением? И что такое чтение, как не обработка читаемого текста?» — настоящие люди буквы наверняка согласятся. «Комментирование» (весьма тотальное!), «переписывание», «текстосопровождение» (вы оценили технологичность терминов?), «текстопорождение» — вот четыре части и приема.