Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)

Но я капризничала и хотела уже разводиться.

А потом вся эта произошла ситуация.

Было солнце, пекло такое — как раз картошку сажать. Мы живем-то в Уваровке, там у нас свои огороды — и надо уже картошку сажать, а мы опять поругались.

Мне свекровь звонит и говорит: «Ален? че ты делаешь там?»

Я говорю: «Я че делаю! Вон родители едут картошку сажать, мне-то как неудобно: ребенку два месяца, я тоже не могу его бросить, мне ему кушать надо готовить, а этого опять нет, опять где-нибудь пьет, гад, мне не помогает…»

«Ну, ты его так сильно-то не ругай, он в травме лежит…»

А я еще никак не пойму, говорю: «Ни фига себе, еще в травму попал!» — а потом только до меня дошло.

Оказалось, он был не в травме, а в реанимации.

Вообще-то в реанимацию не пускают, но я ведь тоже в больнице работала — меня пустили. Я к девчонкам там подошла, говорю: «Девчонки, где мой лежит?»

Они говорят мне: «Ну ты нашла себе!.. Такой пьяный — и еще за руль сел: на ЗИЛу прям в кувет, на этого, на попутчика — у него моментальная смерть, а твой в машине застрял, автогеном его вырезали. Ну, ждите, все у вас впереди — повестки, все это, — говорят, — иди полюбуйся».

Я иду, смотрю: женщины лежат, мужчины… Моего нет.

Я назад, говорю: «Нету моего, девочки: чего, вынесли?»

Они: «Смотри лучше!»

Я опять туда, сюда — никого... Даже думала, какой-то розыгрыш.

Тогда они сами пошли со мной, прямо к койке меня подводят: «Чего, не узнаешь?»

А я вижу — ну вот лежит старик семьдесят лет. А еще глаза когда открыл — мама мия! — вообще там такие бордовые... Видать, его придавило, в грудь вдавило еще: я говорю, лежал как будто восемьдесят лет старик! То есть вообще не узнаваемый человек...

Там приезжали родственники того… посмотрели: господи, говорят, кого там судить-то? ему жить осталось два дня. И дело закрыли на него, написали, что руль отказал.

У него мама фельдшер тоже, у мужа: смотрим с ней на динамику — ну, все понятно… Мы уже ему и костюм в гроб купили. Готовились к похоронам.

Но потом мы к Матрене поехали, помолились ей. Фотографию повезли — только не к экстрасенсам, не к бабушкам, а вот в Питер к этой, святой... блаженная Ксения, да. В храмы всякие... Ну не знаю: может, поэтому чудо произошло.

В общем, было у меня в жизни две коляски одновременно: ребенок и муж. Ребенку два месяца — мужу тридцать пять лет.

День я с ребенком; мама в пять часов приходила с работы, меняла меня, и я в ночь ехала к мужу: считай, сама еще молодая — и за таким ухаживать, поворачивать, о-о!.. это что-то с чем-то…

Потом в шесть месяцев мальчик у меня начал сидеть — и муж начал сидеть вместе с ним. Сын пошел — и муж у меня сделал на костылях первые шаги...

И сейчас я хочу сказать: слава Богу, что эта авария произошла.

Мы поняли, что такого есть ценного в жизни: когда такая беда, то не надо бросать, а надо верить друг другу. И все. Мы друг друга не бросили, не разошлись, и теперь у меня муж непьющий вообще. Он поклялся, и в храм мы ходили. Теперь у нас двое детей. Младший маленький — десять, а старший… о, мама мия, старший наш — что-то с чем-то! Учиться мы не хотим, мы ничего не хотим, мы хотим выпить, хотим погулять… Я мужу говорю: «Ром, наверное, твои гены уже начинаются?»

Он говорит: «Мы договорились, чтобы эту не трогать категорически тему».

Кстати, он прям поклялся, и все нормально… Ходячий, то есть динамика положительная у нас.

А если бы этой аварии не было, у нас точно развод произошел бы.

Очень трудно было, но я довольна, потому что это Господь нам послал эту трудность, и сейчас у нас прямо медовый месяц, которого не было после свадьбы.

Каждый год мы свадебное путешествие делаем — даже где-нибудь здесь поедем, по этому по Можайскому по району… Это глупо, наверное, со стороны — но иногда я его прошу: «Ром, ты сделай мне какое-нибудь романтическое свидание, придумай, куда меня пригласить...»

А вы знаете, надо самим что-то вытворять спонтанно. Потому что когда будни — это все очень надоедает, я хочу вам сказать.

Вот даже год назад все вообще удивились: я работаю тридцать первого июля, и он мне зв о нит с работы тоже (он в Голицыне работает, логист, у шведов здесь недалеко, в Голицыне, ездиет) — зв о нит мне, говорит: «Завтра в Сочи летим».

Я думаю — о! ни фига себе, как же я соберусь?..

Надо что-то такое, мне кажется, романтичное делать, выдумывать…

Поэтому вот не знаю… может, мои слова достучались там до кого-то…

Мы спим, я ему говорю: «Ром, как хорошо, что ты у меня есть, ты дышишь возле меня…»

В общем, я говорю: рассвет жизни! За все наши страдания, за все муки, за всё…

42. Ясность

Горы слабо светились под звездами.

Тысячи звезд подрагивали, помигивали, мерцали — но их соединенный свет, отражавшийся в ледниках, был совершенно ровным.

Прислонившись лбом к холодному оконному стеклу, Федя понемногу, с усилиями, дышал. Дышать было нелегкой задачей, как на морозе.

Ни о чем толком не думал, ничего определенного не вспоминал. Может быть, только имя... да и имя — не повторял, а оно само собой то и дело повторялось, отзывалось внутри, как будто капала капля. Но никаких внешних образов в памяти не возникало. Если бы Федю сейчас попросили нарисовать ее или даже подробно ее описать, он вряд ли хорошо справился бы с этой задачей.

И вообще не Леля сейчас занимала его внимание, а странный вертикальный стержень, сформировавшийся между грудью и животом — от середины груди до желудка. Этот стержень причинял неудобство: мешал согнуться, мешал дышать. Если бы для какой-то цели потребовалось перевести этот стержень на словесный язык, то самым точным переводом, наверное, оказалось бы слово «нет».

«Нет» застряло внутри Федора, посередине: стояло колом. Оно было простое, холодное и бесцветное — как был лишен цвета ночной пейзаж за окном.

По мере того как привыкали глаза, неземное свечение становилось отчетливей и отчетливей. Никакой весны — ни малейшего даже следа — больше не было в мире: только подзвездный лед, цепенеющий в свете звездного льда.

В этой вечности, неподвижности, однородности было что-то лечебное, анестезирующее. Даже не верилось, что несколько часов назад горы были облиты теплым, многообразным солнечным светом; каждый выступ имел свой оттенок, каждое углубление — неповторимую тень…

Теперь мраморное свечение распределялось без предпочтений и заполняло всю панораму ровным бесстрастным сиянием. Так должна была выглядеть какая-то умственная абстракция — или даже логика как таковая, формальная логика.