Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)

В общем, эти люди… ну в большинстве своем… ну вот как вам сказать… многие были какие-то необыкновенные.

Я не знаю, то ли их что-то такое объединяло, общее дело… или какая-то сила духа… Вот да, наверное: сила духа была в них.

За этим парнем, который мне говорил «жить-то надо», ухаживала одна девушка. И потом в этом госпитале была свадьба. Со стороны невесты свидетель, со стороны жениха, как положено… Брат ее приезжал… На невесте фата…

Вот не помню, во что жених был одет. Но на невесте фата была, это точно. Длинное платье белое, всё, цветы, много цветов…

И, я помню, раненых вывозили на этих каталках в актовый зал... Вытащили колонки, поставили там проигрыватель и поставили диск группы «Куин» — я не знаю, вы интересуетесь? — семьдесят седьмой год, «Ньюс оф зе волд» диск называется, группа «Куин».

Первая вещь — «Уи вил рок ю»: Та-та-та! Та-та-та! Уи-уи-уи-вил-рок ю!.. Потом «Мы чемпионы»…

А третья там идет — такая вещь… Я даже сейчас скажу вам название… сейчас… ну как же... диск «Ньюс оф зе волд», лицевая часть, третья песня... Тэ-тэй… тэ-таа… тэ-дададам… «Олл дыд»! «Олл дыд»! Тэ-тэй, тэ-таа, тэ-дададам, ты-тэй, тэ-та, тэ-тэм… «Олл дид ю»! Она так и называется. Медленная вещь, Брайан Мэй ее исполняет.

И вот под эту вещь жених пригласил невесту на танец. Вывезли его в коляске. Он обездвиженный. Ну и, значит… кружили коляску. Вот так кружили коляску.

И понимаете, что меня поразило: большой актовый зал… там где-то идет война… а все слушали так… и какое-то такое чувство умиротворения…

Потому что, действительно, такая хорошая была вещь: «Олл дыд, олл дыд, тада-дым-та-да…»

Очень, очень красивая вещь.

48. Огненные языки

— Не «All Did». Я еще удивился: бессмысленное название, что оно означает? «Все сделано»? Тогда было бы All Done. «Всё сделали»? Что такое All Did?. . Посмотрел: оказалосьне All Did, а All Dead!

All dead all dead, / All the dreams we had, / And I wonder why I still live on… Тывсепонимаешь? All dead and gone, All dead and gone — Всеумерли, ихбольшенет — All dead all dead, / All the dreams — Гдевсенашимечты? — А ll the dreams we had, / And I wonder — Нашимечтыпогибли, ивотязадаюсьвопросом, никакнепойму: why I still live on — какэтополучается, чтояживдосихпор? — All dead all dead, / And alone I’m spared — Всеумерли, выжиляодин, но! — My sweeter half instead / All dead and gone — Явыжил, нояразделен! погибламоялучшаяполовина, еебольшесомноюнет — лучшаяполовина, буквально my sweeter half, «сладчайшаяполовина»! Это слушают люди, у которых буквально нет половины — причем нижней половины, которые, например, никогда не смогут иметь детей: my sweetest half… И наверняка ни один человек в этом актовом зале не понимает, о чем поется — ты можешь себе такое представить? Расскажешь кому — не поверят, скажут, придумал…

sub All dead all dead, /sub

Их больше нет,

Все умерли, их больше нет,

sub All dead and gone, /sub

sub All dead and gone… /sub

При свете огня Лелины глаза казались черными.

А волосы, наоборот, очень светлыми: на фоне черной комнаты каждая прядь, просвеченная огнем, была видна отчетливо, до волоска.

Тонкий свист, которым пламя свистело вначале, стал звучать ниже, сильнее, как корабельный ветер, как плотная ткань, треплющаяся и бьющаяся на ветру.

Огненный ветер хлестал древесную кору: ошметок коры отделился, как омертвевшая кожица, затрепетал, оторвался, перелетел лепестком…

Кора пошла трещинами, разломилась и обнажила древесные внутренности.

Тени на потолке двигались и ходили — а Лелино лицо было освещено ровным светло-пламенным светом. Странно было, что, с одной стороны, это по-прежнему было Лелино, и ничье другое, лицо — но в то же время все оно состояло из ровного пламени.

Стало жарко.

Древесная плоть покраснела и стала похожа на разрезанное мясо — похожа вплоть до каких-то хрящей, трахей, ребер...

Другие поленья, уже прогоревшие более основательно, почерневшие, кое-где обметались белым налетом, как будто солью.

— Так вот что значит «огнем осолиться»! — прянул Федя. — Смотри: ты видишь — огонь и соль: ведь в точности же соль!.. А я все думал, что значит?.. Интуитивно-то вроде понятно — но когда видишь глазами, совсем по-другому: «огнем осолится», «ибо всякий огнем осолится»…

Ведь ты понимаешь: о чем он рассказывал — это же тоже огонь: сжигающий, изменяющий… огонь страдания… и огонь со-страдания тоже — жжет душу, и тело — буквально сжигает, даже если не на войне, а медленней, даже в течение долгой жизни — тело тоже сгорает, чернеет, твердеет и превращается в скорченную головешку… Все разделяется — сразу или постепенно, — но все, чему надо сгореть, сгорает…

Один замечательный современный священник, владыка Антоний Сурожский, когда был еще молодым человеком — а он был врач по профессии и во время Второй мировой войны участвовал во французском Сопротивлении, — у него был один пациент, прошедший концлагерь. Он попал туда тоже совсем молодым человеком, а вышел… в общем, вышел физически уничтоженным, физически полной развалиной. И он сказал будущему владыке Антонию: «Ничего от меня не осталось. Они выжгли буквально все. Ничего не осталось — ни знаний, ни сил, ни памяти… Осталась только любовь».

Вот я слушаю эти истории — у них разная форма, структура, разный размер — как у этих поленьев, — а ведь огонь везде один и тот же… любовь та же самая… боль та же самая… То быстрее, то медленнее, то внезапно, то вроде бы ожидаемо — но все должны пройти через этот огонь, через боль — чтобы сгорело все, кроме любви…

— Почему обязательно «через боль»? — спросила Леля.

— А помнишь, я читал притчу про плевелы?

— В общих чертах…

— Господь говорит своим ангелам: соберите плевелы и сожгите, а зерна сложите в житницу, в Мой небесный амбар. Плевелы — это плоть. Зерна — дух. Иными словами, любовь. Плоти надо сгореть, чтобы любовь, как огненные языки, поднялась в небо, к Богу. Две тысячи лет назад огненные языки спускались и разделялись, как будто в обратной съемке. Теперь у каждого — свой «язык». Каждый должен, как огненный язык, подняться обратно и слиться со всеми… Понятно?

— Нет.

Тогда Федя немного подумал и сказал по-другому:

— Вот ты не хотела остаться. А потом захотела. Ты хотела, чтобы я изменился. Но я не изменился бы, если бы мне не было больно. Не только сегодня больно — а долго, целые годы…

— Отчего тебе было больно долгие годы?

— Наверно, от одиночества... Нет, сейчас не хочу отвлекаться, потом расскажу. Я все думал, со мной происходит какая-то несправедливость, пытался сбросить с себя, затушить, заглушить, — а оказалось, все было правильно, необходимо. Иначе я ничего бы не понял — и ты бы сейчас не осталась со мной.