Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2013)

“Как этот салат называется?” — Это водитель спрашивает. Голос у него слабый, тихий. Даже не верится, что бывший военнослужащий. Может, он в армии иначе как-то говорил.

“Мимоза”, — отвечает буфетчица. У нее голос, как всегда, будто простуженный.

“Условие задачи такое, что за час один человек успевает пошить пять рукавиц”. — Это билетерша. У нее голос уютный, домашний.

“Прямо про зэков задачка”. — Водитель.

“Про фабрику”. — Билетерша.

“Это что, до сих пор в школе такие задачи? Нет чтобы про киллера. Или про бизнесмена. Сколько он денег за час заработает, если в Китае, скажем, наводнение случится”. — Водитель.

“Нет, это старый учебник, он его в чулане нашел, а новый он весь перерешал”.

“Про киллеров?”

“Да что вы, Николай, заладили, и так тут у нас”.

И они замолчали. Вспомнили про убийство. А может, и дым его сигареты почувствовали. Поняли, что не одни.

Пепел с неподвижной сигареты упал на старый паркет. На освещенную сторону. Он переступил с ноги на ногу, и паркет всхлипнул.

В буфете — ни шороха. Будто и нет там никого, а голоса — почудились.

Он кашлянул и направился к ним твердым, отчетливым шагом. Выступил из проема в маленький буфетный зал и увидел их напряженные лица. И сказал доброжелательно, мягко, как только он умел:

— Я вас напугал, кажется, извините, сам напугался, слышу — голоса. Хотел уже милицию вызывать. После сегодняшнего.

— Да, — сказала билетерша.

— Да, — подхватила буфетчица.

— А я там был, — сказал водитель. — В зале. Кино смотрел.

Они засобирались уходить, но он сказал, что совершенно не хотел никого снимать с места, что, напротив, очень рад, что оказался не один, и, если только они не против, с удовольствием бы с ними еще посидел, выпил чашечку кофе. И немедленно буфетчица ушла варить кофе, и запахло свежемолотой арабикой, которую она специально приберегала для своих.

— Значит, вы кино смотрели? — переспросил водителя. — Мне кажется, вы его уже видели?

— Видел.

— Все-то вы, Константин Алексеевич, помните, — восхитилась билетерша.

— Если бы, — весело отозвался директор.

— Смотрел, смотрел, — признался водитель, — да и не один раз; я уж не знаю сколько; вы тоже фильмы по множеству раз смотрите.

— Бывает. Потому что все-таки забываю. Восстанавливаю. Я же киновед, надо помнить.

— А я помню. Этот. Каждую секунду помню. И все равно. Хочется там еще раз оказаться. Я каждый раз, когда иду после этого фильма, грущу, что все закончилось. Был праздник — и нет, пусто.

— Я вас понимаю.

— Да?

— Конечно. Знаете, как я поступил во ВГИК? Тогда вышла в прокат вторая серия “Ивана Грозного”, где цветной эпизод вдруг, как огонь. И после него — смерть, пепелище. Я ходил и смотрел десять раз. Я не мог остановиться.

— Да! — воскликнул водитель.

— Я тоже понимаю, — сказала билетерша мягко, задумчиво. — Я вот так старые фильмы смотрю, из нашей молодости, как все одеты, какие улицы, какие автобусы, что в магазинах, что телевизор показывает, так бы и вернулась.

— А я бы тот фильм посмотрела еще раз, который в прошлом году, когда испанский посол у меня тут кофе пил и нахваливал, — сказала буфетчица.

— Интересно, — сказал директор. — Почему?

— Море. Солнце. И ехать никуда не надо, сел в зал, свет погасили, смотри и слушай. Волны.

Они еще поговорили о фильмах, которые хочется отчего-то пересмотреть, и директор даже пообещал учесть пожелания, поставить пару фильмов в программу. Затем он взглянул на свои часы и вспомнил об утраченном времени. Выяснилось, что утрачено три часа, что метро уже не ходит, и водитель вызвался его подвезти до самого дома. У буфетчицы была своя машина, шестерка, с облезшей, ободранной краской, с трещиной на заднем стекле, буфетчица говорила, что это камуфляж, что вообще-то Клава (так она называла свою машину, Клавой) в порядке, зато никто на нее, облезлую, не позарится, не угонит. Билетерша ходила домой пешком, она жила рядом с кинотеатром, в соседнем дворе, говорила, что всю жизнь мечтала вот так вот рядом работать, что сейчас она вообще живет как в мечте и люди хорошие вокруг, притом что жизнь — страшная.

У водителя была старая “Волга”. ГАЗ-21, третья серия. В отличном состоянии. Он говорил, что может ее разобрать и собрать с закрытыми глазами, как автомат Калашникова. У него никогда ничего не было лишнего в салоне, никаких наклеек, присосок с качающимися фигурками. Чисто, радио говорит, приборы подсвечены. Печку практически не включал, любил прохладу. И директору эта строгость, холодность нравились. Работал водитель у них по свободному графику. Подвозил по необходимости коробки с фильмами, бухгалтера с зарплатой. Вообще, он, что называется, бомбил — подрабатывал к военной пенсии извозом.

Они свернули с маленькой улицы к набережной. Летел мокрый снег и таял в реке.

— Так, значит, вы были на этом сеансе? — спросил директор. — И что? Видели убитую?

— Ну, только уже убитую. Живой я ее не приметил, я ближе сидел, я вообще люблю кино поближе смотреть.

— Я помню.

— Как вам так всё обо всех помнить удается?

— Само выходит.

— У меня тоже память неплохая. Профессиональное.

— У меня тоже профессиональное.

— А вы помните, в этом фильме человек мелькнул на тридцать третьей минуте, просто мелькнул, как прохожий? Бритый, высокий. У него лицо. Грустное лицо. Будто сейчас заплачет.

— Кажется, я напрасно похвастался своей памятью.

— Они там еще едут на автобусе. И долго стоят на светофоре. И пока стоят, герой смотрит в окно и разглядывает улицу. На остановке люди ждут, их он тоже рассматривает. Лица. И этот бритый, высокий, на остановке. У них даже взгляды встретились.

— Да.

— Вспомнили? Ну вот. Он сегодня был, тоже это кино смотрел.

Директор изумленно взглянул на водителя. Машина шла уже по мосту, над рекой.

— Фильму пять лет, — заметил директор. — Даже пленка постарела.

— Я понимаю. Но это был он. Я изучил его лицо досконально. Выражение. Не смоешь. Сколько бы лет…

— Надо бы следователю сказать.

— Разумеется. Я сказал. Я, как только вошел в зал, его увидел. За пять минут до начала фильма. Десятый, по-моему, ряд.

— Убитая сидела в восьмом. У прохода.

— Он тоже у прохода. Мне кажется, у него даже шарф тот же был, что в фильме. Но свет погасили, и я забыл о нем думать.

Они молчали. Ехали по ночной Москве. Москва напоминала пустыню. Казалось, что жители ее покинули. Казалось, что в домах живут пришельцы. Кочевники. И даже не живут, остановились на время, передохнут, и пойдут дальше, и оставят разгромленный город. И одичавшие псы будут грызть его старые кости.