Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2013)

[6] См.: Кобрин К. «Человек 20-х годов».

[7] Толстой Л. Н. Война и мир. Т. 3 — 4. М., «Детская литература», 1964, стр. 491.

[8] Толстой Л. Н. Указ. соч., стр. 367.

[9] Которое Эмили Ван Баскирк трактует как прием «самоостранения»: Ван БаскиркЭ. «Самоостранение» как этический и эстетический принцип в прозе Л. Я. Гинзбург. — «Новое литературное обозрение», 2006, № 81, стр. 261 — 282.

[10] «Ритуализация» здесь есть главный способ «рутинизации».

[11] См. содержательные статьи Дениса Устинова и Станислава Савицкого: Устинов Д. Формализм и младоформалисты. Статья первая: постановка проблемы. — «Новое литературное обозрение», 2001, № 50, стр. 296 — 312; Савицкий С. Спор с учителем: Начало литературного/исследовательского проекта Л. Гинзбург...

[12] «Об этом кое-что здесь рассказано».

[13] Толстой Л. Н. Указ. соч., стр. 187 — 188.

[14] Толстой Л. Н. Указ. соч., стр. 114.

[15] Толстой Л. Н. Указ. соч., стр. 369.

[16] Впервые опубликован в кн.: Гинзбург Л. Проходящие характеры. Проза военных лет. Записки блокадного человека. Сост., подг. текста, примечания и статьи Эмили Ван Баскирк и Андрея Зорина. М., «Новое издательство», 2011.

[17] С подобным страхом «блокадный человек» открывает для себя и то, что привычные метафоры вдруг материализуются: «Что знали об одиночестве и заброшенности люди, повторявшие пустую формулу: живу как в пустыне. Что они знали о жизни без телефона, с пространствами города, чудовищно раздвинутыми тридцатипятиградусными морозами и отсутствием трамваев» («Рассказ о жалости и жестокости»). Гинзбург Л. Проходящие характеры, стр. 17.

[18] Борясь с хаосом биологического, хаосом смерти, «блокадный человек» пытался наложить на него рациональную систему. Когда эта система — через механизмы ритуалов — выводила человека из ситуации остранения вещей и собственного тела, человек побеждал. Он выздоравливал к социальной жизни. Но следует различать рациональную систему, базирующуюся на системе ритуалов, переходящих в рутину и автоматизм, и просто попытки максимально рационально обустроить блокадный быт. Во втором случае человек не мог подчинить себе вещи, так как он напряженно рефлексировал над каждой из них, пытаясь загнать ее в наиболее рациональную связь с другими. Это напряжение — само по себе забиравшее множество сил — нередко приводило к паранойе, к дистрофической мании: «Рационализацией особенно увлекались интеллектуалы, заполнявшие новым материалом пустующий умственный аппарат. Т., чистокровный ученый, принципиально не умевший налить себе стакан чаю, теперь часами сидел, погруженный в расчет и распределение талонов. <...> Блокадная мания кулинарии овладела самыми неподходящими людьми. <...> Чем скуднее был материал, тем больше это походило на манию».

[19] Именно поэтому «выздоровление» «блокадного человека» прямо связано с возвращением времени в его жизнь: «Чувство потерянного времени — начало выздоровления. Начало выздоровления — это когда в первый раз покажется: слишком долго стоять в очереди сорок минут за кофейной бурдой с сахарином».

[20] Речь здесь идет, конечно же, о домашних манипуляциях с приготовлением пищи, начиная с растопки огня во времянке. Этот ритуал, включающий разогревание принесенной из столовой пищи, приготовление новых блюд и так далее, — оттягивал и сам момент поглощения еды; причем если в столовой человека отделяло от еды пространство очереди, которое нужно было преодолевать, то дома отодвигание обеда или ужина было растягиванием именно времени .

[21] Например, запись 1931 года: «Дикая свобода — бесспорный симптом прекращения той непрерывности интересов, которая составляет основу сознания человека, имеющего отношение к науке».

[22] Что очень точно иллюстрируется разочарованием от несостоявшейся кульминации блокадного кулинарного ритуала.

[23] В начале войны он вытеснял ожидание: «Среди неустоявшейся тоски этих первых дней, когда новые формы жизни еще не определились, это механическое занятие (наклейки бумажных полос на окна. — К. К. ) успокаивало, отвлекало от пустоты ожидания».

[24] «Для многих режим, рабочий порядок всегда был недостижимой мечтой. Не давалось усилие, расчищающее жизнь. Теперь жизнь расчистило от всяческой болтовни, от разных заменителей и мистификаций, от любовных неувязок или требований вторых или третьих профессий, от томящего тщеславия. <...> Мы, потерявшие столько времени, — вдруг получили время, пустое, но не свободное».

[25] Отсюда и неожиданное, казалось бы, сравнение магазина, где выдают хлебный паек, с амбулаторией: «...это как-то похоже на жестокую прибранность амбулаторий; охраняя человека, они возбуждают в нем злобу и страх неумолимостью своего механизма».

[26] Из этой обнаженной, наглядной системы импульсов и следствий были исключены многие вещи. Например, «воображение»; ведь чтобы бояться смерти надо ее (недоступную опыту вещь) вообразить: «Чтобы конкретно мыслить мгновенный переход от комнаты и человека к хаосу кирпича, железа и мяса, а главное, к несуществованию, — нужна работа воображения, превышающая возможности многих». И здесь социальный механизм работает на вытеснение биологического, эмоционального страха смерти: «Легче иногда, идя на смертельную опасность, не думать о смертельной опасности, нежели идти на службу и не думать о полученном выговоре в приказе» (там же).

[27] «Круг должен замкнуться... Ход вещей определяет усталость, исчерпанность ритуальных жестов дня... Круг печально стремится к своему несуществующему концу».

Кружков Григорий Михайлович родился в 1945 году в Москве. По образованию — физик. Поэт, переводчик, эссеист, многолетний исследователь зарубежной поэзии. Лауреат нескольких литературных премий, в том числе Государственной премии РФ (2003). Постоянный автор «Нового мира». Живет в Москве.

Об одном «отверженном» стихотворении Одена

(Бродский, Оден и Йейтс)

I. Любителям поэзии вообще и поэзии Иосифа Бродского в частности, памятно его эссе о стихотворении Уистена Хью Одена «1 сентября 1939 года». По сути, перед нами обработанная запись университетской лекции, блестящий пример close reading — «медленного (или пристального) чтения». Статья не короткая: около трех авторских листов. Своей подробностью и, я бы сказал, въедливостью этот разбор не уступает написанным в том же примерно ключе эссе о «Новогоднем» М. Цветаевой и «Орфее и Эвридике» Рильке.