Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2013)

Письма к Пако Порруа, выполнявшего функции литагента, содержат тщательную проработку пошаговой стратегии в отношении книжных рынков разных стран: Испании, Франции (много недобрых слов собеседники отпускают по поводу неразберихи в «Галлимаре»), Германии, англоязычных переводов. Кортасару важны любые издания, от самых что ни на есть локальных (например, шведских или чешских) до многотысячных — в Латинской Америке или странах соцлагеря. «Пойми, я особо заинтересован в этих противо -железно-занавесных изданиях по многим причинам: да, на них денег не заработаешь, кто бы спорил, зато появляется возможность узнать о жизни этих стран, а это немало».

В обсуждениях книгоиздательских вопросов нет и не может быть мелочей. В каждом (!) письме Кортасар выказывает чудеса дотошности, требуя соблюдения самой незаметной запятой (это не метафора), всех составляющих всех его книг, независимо от того, премьера это или очередное переиздание.

Особенно пристальное внимание он обращает на оформление обложек, сочетание цветов и цветопередачу, предлагает не только шрифты и их размеры, но входит весьма подробно в понимание технических типографских сложностей, объясняя, как при печати можно сохранить переходы одного цвета в другой. Пишет о синем и черном, желтом и красном, комбинирует, фантазирует, компонует варианты, ищет редкие фотографии, которые можно задействовать в украшении клапанов, суперов, подключает к оформлению книг знакомых и незнакомых художников.

Да, время от времени он вдруг начинает стесняться собственного занудства, но ничего с рабочей одержимостью поделать не может.

Читая постоянные ссылки Кортасара на работу с верстками и корректурами, постоянными и весьма навязчивыми (все время увеличивающимися в геометрической прогрессии) хлопотами, связанными с книгоиздательскими программами, авторскими договорами (проблемы здесь поджидают на каждом шагу: Антониони предлагает снимать кино по рассказу «Слюни дьявола», но вместо того, чтобы радоваться заинтересованности классика мирового значения, Кортасар хватается за голову — для того, чтобы экранизация осуществилась, все (все!) издатели, купившие права на текст, должны выдать разрешение на этот проект в течение одного месяца) и вытрясанием роялти, понимаешь: главное в карьере известного литератора (то есть писателя, претендующего на интернациональную карьеру) отнюдь не сами тексты, но неприятные, невидимые миру хлопоты. Скучная, черновая работа, требующая максимального напряжения, полной отдачи и постоянной готовности к «бою».

В случае с Хулио Кортасаром два таланта, организационный и собственно литературно-художественный (нужно ли говорить, что это два совершенно разных дарования? Разумеется, нужно, особенно теперь, когда литература сплошь состоит из мертворожденных «проектов коммерческой направленности»), отчаянно совпадают.

Да, Кортасар любит писать до дрожи, до самозабвения, однако, исполнив творческий долг за печатной машинкой (читая сборник, постоянно ловил себя на констатации: Хулио не знал компьютера, а если бы знал, то насколько сильно изменилась бы его стремительная интонация, напрямую зависящая от скорости печатания, скорости воплощения?), мгновенно превращается в амбициозного и тщеславного человека, алчущего чужого признания. Он детально пересказывает собеседнику любые новости самопродвижения, любые, даже самые случайные, отклики и читательские реакции — от цитат из статей ведущих критиков до реплик студентов, пишущих восторженные письма новой знаменитости.

Интересно следить за тем, каких из своих эпистолярных эмоций Кортасар стесняется, специально их оговаривая, а какие льются из него, точно ничем не сдерживаемая песня.

Его постоянный собеседник Франсиско Порруа, по всей видимости (а его реакции нам пока неизвестны), удивительно терпелив и понятлив. Как в деловых вопросах, так и в сугубо личных. Он не только величайший хроноп (этим наиболее почетным титулом Кортасар просто так не разбрасывается), но и друг, даже брат, слепо идущий на поводу у родственных чувств.

«Беда в том, что мужчинам почти невозможно выразить друг другу благодарность словами, разве каким едва заметным жестом, ну, предложить сигарету или слегка тронуть за плечо, что ли. А то и помолчать в те минуты, когда, по правилам этикета, изложенным в руководствах, следует произносить общепринятые фразы».

Переписка, начинающаяся с официального обращения («Дорогой Порруа»), очень скоро превращается в теплый дружеский разговор, градус которого постоянно крепчает. Что достаточно естественно, когда людей, объединенных общим делом, разделяет океан.

О, эти отношения между издателем и автором, кажется, целиком и полностью зависимым от того, с какой ноги встал сегодняшний вершитель литературных судеб. Редакторы всех издательств и изданий мира (Порруа между тем жив и по сей день, в Европу он перебрался только в 1977-м и теперь пенсионерствует в Барселоне) получают тысячи писем, где самомнение смешано с робостью, бравада с безобидным пощипыванием собеседника и незатейливой, но при этом весьма тщательно законспирированной угодливостью.

Вспомним переписку раннего Чехова или позднего Толстого. Письма к издателю — совершенно особый жанр, в котором писательский талант со всей очевидностью встает в полный рост: здесь во всей наглядности показываются не предназначенные чужому глазу манипуляционные возможности автора. Как то: нащупывание слабых мест, употребление наиболее сильных и точных слов и как можно более действенных формул, прикрытых, с одной стороны, дежурным дружеским участием, а с другой — маниакальной зацикленностью на своем творчестве.

Попытки, не мытьем, так катаньем, заинтересовать (порой через всяческие личные обстоятельства) собой чужого, солидного и всепонимающего человека, из-за чего изощренность манипуляции становится запредельной. Или же, наоборот, в диалоге с «дорогой редакцией» следует не рассчитывать эффекты, но тупо бить в одну точку? Да и вообще, какую стратегию выбрать?

Иной раз следить за таким диалогом (тем более, участвовать в нем) дико неловко. Но и здесь талант Кортасара феноменален: его печатная машинка практически не издает фальшивых нот. Хотя повышенная игривость, временами захлестывающая эти драгоценные эпистолярные сокровища, выдает скрываемую нервную дрожь.

Правда, чем ближе к финалу, тем все менее и менее очевидную…

Поэтому, во-вторых, сборник, изданный «Центром книги Рудомино», — памятник нормальным (о’кей, внешне нормальным) профессиональным отношениям. «Письмо твое заставило себя ждать, но оно того стоило. Я его читал не отрываясь, с наслаждением, как в жару пьют холодную воду…» Это еще, в-третьих, памятник верности, для которой даже смерть не преграда.