Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— Можешь спать спокойно. Хата моя не «спаленная», менты сюда вообще не приходят.

Хари еще что-то говорил, но я уже его не слышал, улетал все дальше и дальше, пока не попал в «страну дураков».

На другой день я проснулся только к обеду. В доме тишина, «шировых» никого не было: ни парней, ни телок. Все кругом прибрано, помыто. Хари лежал на софе, смотрел телевизор. Увидев, что я проснулся, он поднялся, взял со стола фужер с шампанским и протянул мне. Я с большим удовольствием выпил шампанское, сходил в «светланку» (туалет) и пошел в ванную комнату. Пока я принимал душ, Хари приготовил обед. А когда я закончил водный моцион, Хари принес мне толстый махровый халат. Я надел его, вышел в комнату, посмотрел в трюмо, и мне даже не по себе стало. Ну, вылитый дворянин, князь, не меньше. И это после стольких лет тюрем и лагерей, серых, черных и полосатых роб. Разглядывая себя в зеркале, я даже смеяться начал. Хари спросил:

— Ты, Димыч, чего смеешься? Халат, что ли, не понравился?

— Нет, Хари, халат классный. Я просто подумал, будем мы когда-нибудь жить по-человечески, по-дворянски? Или нам только робы тюремные на всю жизнь уготованы? Неужели власть коммунистов никогда не кончится, и райская жизнь только им предназначена? А народу только работа, работа и еще раз работа. У них даже лозунг есть: «Труд облагораживает человека». Как же, облагораживает, горбатым его делает, в обезьяну превращает. Это факт.

Мы сидели с Хари за столом, пили шампанское, ели, разговаривали за жизнь.

— Я вот, Хари, сейчас вспомнил случай один, — рассказывал я. — Это когда в Винницкой области в тюрьме сидел в Стрежевке. Так со мной мужик сидел, Замихора звали. Он до тюрьмы кооперативом каким-то руководил. Он мне много чего порассказал. Говорил, как он каждый месяц первому секретарю обкома Таратуте деньги посылал от своей прибыли. А попробуй не пошли, все — хана. Ни работать тебе не дадут, ни жизни. А таких, как Замихора, сколько? Навалом. И все отстегивают. Ну чем не рэкет, только авторитетов от компартии. И им за это хоть бы фуй. А я вон не успел с одного жида в Жмеринке «шерсть содрать», так на меня всесоюзный розыск объявили. За что пять лет в «Долине смерти» «чалился». Это хорошо еще «сыч» (следователь) и менты хорошие попались, сто сорок четвертую (кража) отломили, а пришей они мне «растрату с криком» (разбойное нападение), так это до двенадцати лет. Вот и думай. Ну это я так, к слову сказать. О чем я там рассказывал?

— Как барыга один первому секретарю бабки отстегивал, — подсказал Хари.

— Во-во, точно. Один раз этот Замихора прикатил в заповедник по срочному делу к Таратуте. Смотрит, а тот голый развалился на травочке, а по нему девчонка лет пятнадцати ползает, веточкой мух отгоняет. А до этого по радио передали, что стая гусей перелет делала и в Швейцарии села. Так весь народ вышел гусей встречать и кормить, потом проводили. И оказывается, следили за дальнейшим их перелетом, по рации передавали. И надо ж было несчастным птицам в нашей стране сесть в заповеднике, когда там тузы обкомовские и райисполкомовские балдели. Так эти мерзавцы, как будто им жрать не х… было, давай стрелять гусей, полстаи перебили. И ты думаешь, Хари, им что-нибудь за это было? Ничего. Правда, потом шведы по радио на весь мир передали, что русские вурдалаки с птицами сделали. Наше правительство, конечно, не могло не отреагировать на такое «наглое вранье империалистов и их злобные происки». Поймали в заповеднике какого-то пьяного мужичонку с поломанной одностволкой и все на него повесили. Показательный суд для понта устроили и за решетку кинули. Вот тебе, Хари, и коммунисты-юмористы.

— Да, крепко, Дим Димыч, крепко тебя коммунисты достали, сказал Хари.

— Еще бы. А родителей моих за что расстреляли? На моих глазах прямо. Я хоть и маленький тогда был, под стол пешком ходил, но все запомнил. Как сейчас помню, заскочили они в хату, двое их было. У коммунистов указ такой был: все, кто буржуазно настроен, подлежат ликвидации. Так они прямо в хатах и расстреливали. Отец мой успел в окно выскочить. Один из чекистов за ним, а второй подскочил к окну и дал очередь из автомата по отцу. Мать в отчаянии выхватила из-за пазухи маленький пистолет и выстрелила палачу в спину. Но он бугай здоровый оказался, развернулся как ни в чем не бывало и шарахнул очередью по матери. А я сбоку от нее стоял, за юбку держался. Как меня не зацепил? Но от этого грохота у меня язык начисто отнялся. До одиннадцати лет я не разговаривал. Спасибо воспитателю в детском доме: вылечил меня таким же способом — испугом. А сколько таких детей, как я, без отцов, матерей осталось? Тысячи. Ничего у меня своего не осталось: ни имени, ни фамилии, языка своего не знаю, дня рождения не знаю. Это все мне потом в детдоме присобачили. А «затырили» (спрятали) нас куда? Аж на Камчатку завезли.

— Понимаю тебя, понимаю, Дим Димыч, хотя у меня судьба немного получше оказалась, — сказал Хари.

А меня словно прорвало на воспоминания о неблаговидных делах коммунистов.

— Я вот, Хари, когда еще пацаном сидел в Ванино, так у нас в зоне много политических было, это кто по пятьдесят восьмой статье сидел. Их считали врагами народа. Так лагерное начальство нас, уголовников, специально на них натравливало, и мы их убивали. А когда вся зона объявила голодовку, чтобы пайку прибавили, так наша братва первая не выдержала, взяла пищу, а «глухари» (политические) насмерть до последнего стояли. Вот тогда и мы поняли, что не правы и попали под влияние коммунистов. На что дядя Ваня Фунт, вор в законе и пахан зоны, и тот на сходняке признал: «Виноваты мы сами, и первые дешевнули в их глазах. Вот так, братва, с сегодняшнего дня „глухарей“ и „тузов“ не обижать и делиться с ними последним. Узнаю, кто будет беспредельничать, шкуру спущу». Я тоже начинал понимать, что к чему. Понимал, что политические, хоть и бывшие коммунисты, но из тех, кто не побоялся и бросил вызов режиму коммунистов. А сколько и каких хороших людей сидело в зоне, сколько военных командиров было, даже командующий Черноморской флотилией в нашей зоне был. А Константин Федорович, подполковник, он во время войны фронтовой разведкой командовал. Так ему уже после войны недостачу военного обмундирования и сукна пришили и «четыре петра» (двадцать лет) отломили. А это человек был: он не то что моток сукна, он нитку чужую не возьмет. Это его я спас, когда два вора «замочить» его хотели, я их сам чуть не зарезал. Я-то хоть и пацан был, но входил в «пристяжь» (окружение авторитетного вора) самого Фунта. А сроки какие у «глухарей» были если не двадцать, то двадцать пять лет и «до особого распоряжения». Даже когда Сталин умер, никого из них не амнистировали, только нас — уголовников. А они в большинстве своем из лагерей не вернулись, так и остались лежать на чужбине в безвестных могилах. Вот и мне с детских лет не везет: то в тюрьме, то в бегах. Сейчас опять в бегах, и сколько это протянется, одному Богу известно. Но чую, погорю, и опять потянут лес валить или уголек долбить. Да что это я, Хари, нюни распустил. Давай лучше выпьем, пока на свободе.