Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— Да.

Собственно, на этот вопрос он мог не отвечать. По его лицу и так было видно, что он в «цугундере» первый раз. Бывают дети, смотришь, ему лет десять-двенадцать, а он как звереныш, другому лет двадцать, амбал вымахал, а он все как ребенок. Про таких говорят: великовозрастное дитя. Вот и этот парень походил на такого. Мне по-человечески стало его жалко. Решил помочь парню вырваться на свободу. Я стал ходить по камере, шевелить мозгами. Потом подошел к парню вплотную, спросил:

— Ты какой нации?

— Калмык, — ответил парень.

— Так, парень, слушай сюда внимательно и запоминай, если хочешь увидеть чистое небо, а не в клеточку. Ты — японец, родился в Нагасаки, и зовут тебя Пися-в-Каке.

Парень ничего не ответил, а подозрительно стал смотреть на меня. Я прибавил шаг; стал ходить по камере из угла в угол. Парень только головой крутил, куда я иду, туда и он глазами зырит. Потом я резко остановился около него и крикнул:

— Ты — японец, родился в Нагасаки, и зовут тебя Пися-в-Каке!

И я опять быстро зашагал по комнате, глядя в пол. Моя версия была такова: если парень сумеет «прогнать по пятому номеру» (симулировать психическое заболевание), то свобода ему обеспечена. Это как пить дать. Я-то волчара битый-перебитый, стреляный-перестреляный; мой архимноголетний тюремный опыт и пребывание в ташкентском тюремном дурдоме, когда в зоне я двоих зарубил, подсказал это единственно правильное решение.

Когда я подошел к парню в третий раз и только глянул ему в глаза, парень соскочил с нар и стал кричать на весь подвал:

— Да-да-да! Я — японец, родился в Нагасаки!..

В этот момент на двери камеры открылась кормушка. Пожилой, весь седой старшина милиции стал наблюдать за этой сценой. А парень все кричал:

— Зовут меня Пися-в-Каке! Я — японец, родился в Нагасаки!..

Я зашел сбоку, чтобы старшина увидел меня, покрутил пальцем у виска и сказал:

— Поехал окончательно.

А парень, подойдя ко мне, заорал:

— Ты теперь понял? Я — японец, родился в Нагасаки, а зовут меня Пися-в-Каке!

Старшина захлопнул кормушку и рысью побежал наверх. Когда топот сапог стих, я сказал парню, которого еще кидало из стороны в сторону от своего же крика.

— Молодец! Теперь успокойся и послушай меня. Сейчас тебя повезут в Приютное в дурдом на обследование. Запомни, там тебя будут спрашивать: кто ты, откуда. Все говори, как я тебя учил. Это твоя свобода. Понял?

— Да. А это поможет?

— Поможет, поможет, не сомневайся. Я в этом деле волк битый, — ответил я парню.

Буквально минут через десять прибежали менты, «вертухай» (контролер) сказал парню:

— Собирайся.

На нарах лежал чей-то задрипанный пиджак, маленький и с короткими рукавами. Я взял пиджак, подал парню, сказал:

— Надевай.

Парень еле влез в него, рукава до локтя. Так, с растопыренными руками, он пошел на выход. Я еле удерживался от смеха. Ну, горилла получился точняком. Менты и те посмотрели на него, только головами покачали. Увезли моего ученика-горемыку. Целый день его не было, а к вечеру слышу: копыта цокают, спускаются в подвал. Парень вошел в камеру и первым делом протянул мне какой-то сверток.

— Дим Димыч, возьми поешь. Мне там колбасы дали, я съел немного, а это тебе привез, — сказал парень.

А когда дверь камеры захлопнулась, я спросил:

— Как дела у тебя?

— Не знаю.

— Но ты все сказал, как я тебя учил?

— Да.

— Давай сядем на нары, и ты расскажешь мне все по порядку.

Когда мы сели, парень начал рассказывать:

— Когда мы приехали туда, меня завели в кабинет, а следователь за дверью остался. Женщина в халате спросила, в чем меня обвиняют, по какой статье, где я родился. Я сказал: в Японии, в Нагасаки, и зовут меня Пися-в-Каке. Она все записала, спросила, кто у меня дома. Я сказал: мама. Мы долго с ней разговаривали, она еще два раза меня спрашивала, как зовут и где родился. А я отвечал ей: я — японец, родился в Нагасаки, и зовут меня Пися-в-Каке. Потом она спросила: кушать хочешь? Это она колбасу мне дала. Следователь раза три дверь открывал, спрашивал: скоро там? Его в КПЗ надо везти. А женщина сказала: его не в тюрьму надо везти, а лечить надо. Я здесь сделала предписание, чтобы он с матерью приезжал к нам, мы лечить его будем. Вот и все, Дим Димыч.

— Ясно дело. В общем, так, минут через пятнадцать ты будешь на свободе. Одна просьба к тебе: будешь на воле, сделай мне передачу небольшую. У меня никого нет, и некому принести.

— Конечно, Дим Димыч. Мы с мамой пойдем в магазин и купим все необходимое, — ответил парень.

— Мне ничего не надо, возьмите мне только чайку и сигарет. Сам-то я не курю, так хоть товарищей угощу. Чую, мне долго придется «чалиться».

Тут открылась дверь, парня позвали на выход. Мы с ним попрощались, и он ушел. Часа через полтора слышу: наверху хипиш. Я сразу «рюхнулся», передачу не принимают. Я начал долбить кормушку на двери. Прибежали менты, маленького роста лейтенант вытащил пистолет и сказал:

— Дим Димыч, я тебя пристрелю, если буянить будешь.

Меня такая злоба разобрала, я крикнул:

— На, стреляй, падла, мне по х… Люди старались, а вы передачу не принимаете. Да ко мне в жизни за двадцать шесть лет никто никогда не приходил. Если не положено, бросьте передачу в каптерку, а пойду на этап, заберу.

Седой старшина сказал лейтенанту:

— Давайте я положу в каптерку.

— Ладно, успокойся, Дим Димыч, возьмем, — смягчился и лейтенант.

Они ушли. Старшина принес сумку и положил в каптерку, потом подошел ко мне, спросил:

— А что, парень тебя знает? Такие увесистые сумки передал.

Пожилой старшина производил хорошее впечатление. Поэтому я рассказал ему, как помог парню выйти на волю через дурдом, как научил его «косить» под ненормального и как это удачно прокатило.

— Знаешь, старшина, мне парня чисто по-человечески жалко стало. Думаю, пусть идет на свободу, — продолжал я свой рассказ. — Ну посадили бы его, а что потом? Может, потом он из тюрем никогда уже не вылезет. По своему горькому опыту знаю. Я как сел на «малолетку», так и «чалюсь» до сих пор, уже двадцать шесть лет откалдыбанил. А сколько еще мотать придется, одному Богу известно. Но душа-то осталась. А парень молодой совсем, нам с тобой, старшина, в сыновья годится. Неужели тебе самому его не жалко? Вот он ушел на свободу, а у меня радость на душе. Вдвойне радость притом, что краснопогонникам втер от души.

Старшина смотрел на меня как завороженный, только головой качал. Потом, показав наверх большим пальцем руки и то ли усмехнувшись, то ли икнув, сказал:

— Они там институты кончали, академии, а какой-то рецидивист всех вокруг пальца обвел. У них в голове только сажать, надо и не надо. Я всю жизнь в милиции проработал, но такого человека, как ты, не встречал. Ты, Дим Димыч, пожалуй, единственный экземпляр такой, кого я до конца своей жизни не забуду. Скоро на пенсию уйду, а тебя вспоминать буду и другим рассказывать.