Виктор Пономарев - Записки рецидивиста

— Дима, Димочка, это ты?! Вот так встреча!

Зойка рассказала, что должна была скоро уезжать с больнички в зону, да попала в карцер. Я ей рассказал, что тоже лежал в больничке. Нам не довелось там встретиться, так как лежали в разных корпусах: она в женском, я в мужском, а сообщения между ними никакого.

Вечером пришла смена надзирателей. Пришел Ваня, высокий худой парень, он всегда приходил слегка в подпитии. Когда принимал смену, на весь фронтон кричал:

— У, волки, я вам покажу, как нарушать!

Потом подойдет к какой-нибудь камере, откроет кормушку и часа два может болтать с зеком на разные темы. Пока напарник с фронтона смертников не позовет. Тогда они садятся с напарником играть в шахматы. Я часто подшучивал над Ваней:

— Ты, Ваня, обыграй этого фундука. Пусть узбек потом дежурит и за тебя, и за себя, а сам спать ложись.

На этот раз Ваня был изрядно торченый. А тут еще баба в карцере. Ваня подошел к соседней камере, открыл кормушку и стал разговаривать с Зойкой. А поговорить — это его медом не корми. Я сидел сначала слушал их разговор, а потом «впал в распятие» о своем. Я знал, сейчас на дежурстве Галина Александровна. Можно вызвать врача. Но сколько раз она может меня выручать? Да и начальство тюремное может догадаться, тогда ей хана. Зачем подводить женщину, ломать ей судьбу. У нее своя жизнь, у меня своя. Я и так по гроб ей обязан за все, что она для меня сделала.

Я позвал Ваню; попросил принести мне воды попить. Он принес, открыл кормушку. В знак благодарности я рассказал Ване историю из морской жизни. Ваня внимательно, слушал, облокотись на кормушку, а в руках вертел большой ключ от дверей камер. Потом Зойка позвала Ваню ей воды принести. Ваня ушел, а ключ забыл на кормушке. Я взял ключ, стал думать, куда его заныкать. Некуда. За лежаком на стене найдут, на «решке» — дотянутся. Глаза мои остановились на параше. А что, если в нее на веревочке опустить? Это можно. «Давай, Джульетта, помогай», — подумал я. Так и сделал, вряд ли надзиратели станут в параше ковыряться. Пусть только Ваня немного забудется.

Ваня заболтался с Зойкой возле ее кормушки, а про меня и мою открытую кормушку забыл. Потом подошел ко мне, спросил:

— Случаем, я у тебя давеча ключ не оставлял?

— Да нет, Ваня, я не видел. Это ты от женщины голову совсем потерял. Такие ласточки к нам в «трюм» не часто залетают.

— Куда я его сунул? Ну, да черт с ним. У меня запасной есть, — сказал Ваня и пошел опять к Зойке.

А я подумал: «Черт не черт с твоим ключом, а я с ним в натуре». Пришел Ванин напарник, позвал в шахматы играть. Ваня закрыл все кормушки и ушел. В десять вечера зашли надзиратели, отстегнули таганку и ушли. Я лег, Зойка легла на свой лежак, нас разделяла только стена. Я спросил Зою:

— Тебе не холодно?

— Нет. А тебе?

— Мне тоже не холодно. Твоя, Зоя, близость меня согревает даже через стену.

Так мы лежали, тихо разговаривали, но слышимость через стену была хорошая, будто мы рядом лежали. Я стал мечтать и фантазировать:

— Представь, Зоя, лежим мы с тобой голенькие на кровати, на перине, вокруг большие пуховые подушки, и мы утопаем в них. А ты такая страстная и горячая.

— Дима, не надо, не заводи меня.

Я поднялся с таганки, прислушался: Ваня хлопал фигурами по шахматной доске, тренируя одновременно свою словесную изящность в области нецензурной брани. Столик, на котором надзиратели играли в шахматы, стоял на углу фронтона, как раз на повороте, и коридор практически из-за столика не просматривался.

— Зоя, — сказал я, — сейчас я попробую к тебе прийти.

— Как? Шутишь, Дима.

— Сейчас увидишь как. Для любви не может быть преград.

Я знал одно и твердо: если надзиратели поймают меня на коридоре, то отобьют полжизни, если не всю. Отобьют все, что можно отбить у человека: яйца, почки, печень, легкие. Но об этом я уже не думал, надо было ловить момент, а не «впадать в распятие». Игра пошла по-крупному: или пан, или пропал.

Кормушка на двери застегивалась оконным шпингалетом. Руками я сильно надавил на нее, шпингалет выскочил из гнезда. Потихоньку, придерживая пальцами, я опустил кормушку в горизонтальное положение. Вытащил ключ из параши, вставил его в скважину с наружной стороны двери и открыл замок. Приоткрыл дверь и вышел в коридор. Подошел к фанерной заслонке в нише стены. Сюда надзиратели обычно кладут тормозки с жеваниной, что из дома приносят. В нише лежал пакет, я развернул его. В нем оказались колбаса, хлеб и жареная рыба. Я забрал пакет, подошел к камере Погоса и открыл кормушку. От удивления всегда болтливый Погос лишился дара речи. Я протянул ему кусок колбасы и хлеба.

— Ешь, Погос, но так, чтобы ни одной крошки нигде не осталось. Понял? — сказал я и закрыл кормушку.

За углом фронтона «Алехин» долбил «Корчного». Я открыл Зойкину камеру и вошел. Зойка сидела на лежаке, распялив глаза.

— Ну что, моя курочка, Мэрилин Монро преступного мира, не ожидала своего Дугласа Фербенкса? А я как сказал, так и сделал: сквозь землю, решетки, надзирателей прошел, а свою Красную Шапочку нашел, — пытался я даже шутить.

— Ну, Дима, ты дьявол какой-то, а не человек, — сказала Зойка, еще не придя в себя.

— Так, Зоя, быстро, быстро. Времени в обрез.

Подгоняемые страхом и временем, мы трахались с Зойкой как сумасшедшие. Потом я поднялся, оставил ей поесть, закрыл камеру и ушел к себе. Зашел, закрыл свою камеру, постоял, подождал немного и, когда у будущих обладателей шахматной короны начался очередной хипиш, прихлопнул кормушку.

Скушал свою пайку из Ваниного тормозка всю до крошечки и лег на лежак. Только теперь отпустили меня мандраж, внутренняя дрожь и напряжение. Это сейчас смешно и грустно вспоминать, а тогда было не до смеха. Очко, оно ведь не железное. Спросил Зойку:

— Ну, как тебе?

— Мне очень хорошо, Дима. Я за тебя очень боялась, вдруг поймают. Они ведь звери, запинали бы. Но, слава Богу, все обошлось.

Примерно в час ночи я уже стал засыпать, услышал в коридоре хипиш. Ваня хотел поесть, подошел к импровизированному бару, глядь, а там одна сетка пустая. Позвал напарника, думал, тот подшутил, а тот клянется Аллахом, что не брал харчей у Ивана. Поскандалили, поскандалили, пошли и съели харчи узбека. И как Ваня ни просил того сознаться — бесполезно. Так они и сменились, каждый при своем мнении.

В коридор я выходил каждую смену и всегда забирал еду у надзирателя нашего фронтона. Делил на три части: Логосу, Зойке и себе. Каждый раз заходил в камеру к Зойке, и мы отрывали с ней от жизни кусочек радости. Это продолжалось целую неделю. Живя в карцере на голодном пайке, я стал худым и бледным, ходил уже и качался. Если бы не тормозки надзирателей, которые я по-братски делил на троих, я бы уже, наверное, ползал к Зойке на карачках. И не страх расправы надзирателей, если поймают, и не их жеванина толкали меня в коридор. Зойка — вот причина моих «подвигов», она как магнитом тянула меня.