Уильям Стайрон - Признания Ната Тернера

Встав с колен, Маргарет повернулась и замерла у самой воды с простертыми в стороны руками — торжественная, с полузакрытыми глазами, будто на нее глядит толпа народу.

И тут Цилия восклицает: “Свершилось, в радостном экстазе я растворяюсь в бесконечности любви!” — Занавес! Все! — выкрикнула она, гордо и весело глядя на меня. — Правда же замечательная сцена? В смысле — ну, тут и поэзия, и в религиозном плане тоже кое-что есть, хоть я, правда, сама это говорю...

Я не ответил, но в тот момент она как раз сделала шаг от берега, поскользнулась и, тихонько вскрикнув, на мгновение прильнула ко мне, схватив меня за руку все еще мокрыми ладонями. Я обхватил ее плечи — словно бы только удерживая от падения — и быстро отпустил, хотя и не настолько быстро, чтобы я не успел вдохнуть запах ее кожи, почувствовать ее близость и ощутить на щеке дразнящий промельк пряди русых волос. В тот момент послышался ее выдох, и наши глаза вдруг обменялись искрой света, которая сияла дольше, куда дольше, чем если обменяются взглядами просто двое чужих друг другу путников, что вместе едут летним вечером куда-то в глушь, в чье-то дремотное жилье.

Более того — может ли быть? — но я также почувствовал, как она вся расслабилась, обмякла, прильнув ко мне! Может — не может, теперь уж не поймешь, да и отпрянули мы друг от друга очень быстро; какая-то тучка затмила день, пробежала тенью и ветерком по распущенным и — сказать ли? — распутным кончикам ее волос. Тут на какую-то долю мгновенья, не более, она вдруг застыла в позе, напоминающей оцепенение, окоченелость смерти. На поднявшемся ветру в кронах деревьев что-то зашуршало, застучало, будто пошел страшный раздор, и я внезапно, без всякой на то причины почувствовал тоску и опустошенность, какой никогда не знал прежде.

Потом она вздрогнула, будто озябла, и сказала очень тихо:

— Пора возвращаться, Нат. — А я, шагая теперь рядом с ней, ответил:

Да, мисси, — и это оказался последний раз, когда мы были лицом к лицу, за исключением того, окончательного.

Мы были готовы. Я знал, что исход множества баптистов из округа на съезд в Каролину произойдет в четверг восемнадцатого августа и они не вернутся до следующей среды. Так что чуть не неделю в Саутгемптоне не будет значительной части белого населения, и мы встретим гораздо меньше вооруженного сопротивления как в Иерусалиме, так и в окружающей сельской местности. Моментом для первоначального выступления я выбрал воскресный вечер — во многом по совету Нельсона, который со свойственной ему хитростью отметил, что в воскресенье вечером негры ходят охотиться на енота и опоссума, во всяком случае в августе, когда работы в полях замирают; в такие ночи обычно с вечера до рассвета в лесу стоит шум, гам, треск, лай собак, так что и у нас, если подымется какой-то шум, его не так уж сразу-то и заметят. Более того, воскресным вечером будет просто легче собраться — когда же еще, как не в обычный негритянский выходной. Убьем всех у Тревиса, и сразу почин будет наш; вооружившись его несколькими ружьями и двумя лошадьми, сможем идти дальше по нижней кривой огромной буквы “S”, что я начертал на карте (вторгаясь в имения и убивая всех, кто там окажется), а на следующий день будем уже в середине этой “S”, то есть в усадьбе, которую я давно уже звал про себя не иначе как “своей первейшей целью” — у миссис Уайтхед, где полным-полно лошадей, ружей и боеприпасов. К тому времени у меня уже и войско будет изрядное. Я подсчитал, что с теми неграми, что должны будут “проклюнуться” в усадьбах по пути (плюс двое ребят мисс Кати — Том и Эндрю, которых я с легкостью завербовал во время последнего моего пребывания в ее усадьбе), по выходе оттуда у меня будет больше двадцати человек, — и это не считая еще четверых или пятерых, кого я поостерегся заранее посвящать в свои планы, но очень ожидал, что и они пойдут за мной, когда начнется смута. Приняв всяческие меры к тому, чтобы никто от нас не ускользнул и не поднял бы тревоги, мы железной метлой пройдемся по остальной части намеченного маршрута и к полудню следующего дня с победою войдем в Иерусалим, по дороге прибавив в живой силе до многих сотен сабель.

В намеченное воскресенье поздним утром четверка верных сошлась на окончательный сбор за барбекю в укромной лесной лощине позади моего укрывища. Предыдущим вечером я в последний момент послал Харка на ферму Риза, чтобы он велел Джеку (одному из тамошних негров) прибыть к нам на барбекю и тем самым влиться в головное подразделение. Я чувствовал, что надо добавить еще пару крепких рук для усиления первого удара, а Джек подходил по всем статьям — весил более двух сотен фунтов и очень кстати весь кипел возмущением и гневом: всего неделю назад его любимую женщину, красотку с кожей как персик и глазами как миндаль, продали торговцу из Теннесси, который рыскал по градам и весям в поисках “справной девки для одного высокого чина из Нэшвила”, как сам он в присутствии Джека поведал плантатору Ризу. Джек теперь пойдет за мной на край света и, конечно же, с Ризом он покончит, не задумываясь.

Все утро и почти весь день я сторонился соратников, сидел в укрывище, листал Библию и молил Господа о покровительстве в бою. Становилось все более жарко и душно, я молился, а какая-то единственная цикада все свиристела и свиристела где-то на дереве, елозила по ушам, как будто кто специально мучил, скреб палкой скрипичную струну. После долгих молитв я поджег свою обитель и стоял на поляне, глядя со стороны, как сосновые доски, которые вот уже столько лет давали мне кров, исчезают, исходя синеватым дымком, в гудящем трескучем пламени. Потом, когда зола остыла, я встал среди пожарища на колени и вознес последнюю молитву, прося Господа о сохранении нас на поле брани. Господь — свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь — крепость жизни моей: кого мне страшиться?

И вот, едва я поднялся с колен, сзади раздалось шуршание кустов, я обернулся и увидел злобное, безумное, искаженное ненавистью и изуродованное побоями лицо Билла. Он ничего не говорил, лишь смотрел на меня выпученными глазами да чесал голый живот, ниже которого лохмотьями висели серые рабочие штаны. Меня охватил беспричинный страх.

Тебе что тут надо, парень? — выпалил я.

Вижу дым. Потом гляжу, ниггеры в канаве сидят, — спокойно отозвался Билл. — Они меня и мясом угостили. И что-то говорят такое, будто вы драчку затеваете, белых будете убивать. Спросил Сэма, спросил Нельсона, я, мол, тоже с вами хочу, а они говорят, тебя надо спросить.

Ты где пропадал-то все эти недели? — тянул время я. — Нат Френсис тебя увидит, застрелит сразу.

Да пошел ты с твоим Натом Френсисом, — отмахнулся Билл. — Теперь я его застрелю.