Маргарет Джордж - Елена Троянская

— Благодарю тебя за то, что ты отвела меня в Спарту в тот летний день. Ты первая показала мне мир за крепостными стенами. Я тебя никогда не забуду.

Мы осыпали саван полевыми цветами — многие я впервые увидела в тот далекий летний день. Оставалось только опустить тяжелую крышку гробницы.

Прошли годы. Время текло иначе, чем в Трое. Там отдельные дни сплетались в тугую нить, спрессовывая время. Здесь, в Спарте, все было наоборот: нить расплеталась, рассыпалась на отдельные дни, каждый из которых тянулся как десять. Я не случайно использую эти сравнения: никогда я так много не пряла и не ткала, хотя из-под моих рук не выходило ничего такого прекрасного, что могло бы сравниться с картиной, погибшей в Трое.

В этом безвременье лето сменялось осенью, осень — зимой. Скончался отец. Узнав о судьбе Клитемнестры, он совсем сгорбился, сник перед тем, что считал исполнением проклятия, тяготевшего над его домом. Его смерть прошла почти незамеченной: по сути, он умер гораздо раньше.

Все, все умерли. Матушка, отец, братья, сестра. Осталась только я с Менелаем и Гермионой. Мы с Менелаем жили мирно — это был бесстрастный мир стариков, который наступает, когда все страсти умерли или убиты. Подобно искалеченным, но уцелевшим воинам, мы смотрели друг на друга уже не как противники, но как товарищи, оглядываясь на поле боя, усеянное телами погибших, может быть, лучших, чем мы, но погибших.

Товарищами мы и останемся до конца дней. Никогда больше мы не будем мужем и женой в подлинном смысле слова. Товарищи, приятели, старые солдаты. Но только не любовники, не муж и жена. Раны телесные и душевные сделали это невозможным.

В конечном итоге меня это устраивало. Я смогла протянуть Менелаю руку, приняла решение служить ему опорой в старости и сама надеялась найти в нем опору последних дней.

Что касается Гермионы, то годы смягчили ее сердце, изгладили ее обиду на меня. Мы вместе трудились у прялки, у ткацкого станка (исконные женские занятия, за которые спасибо богам!), занимались хозяйством и сумели лучше узнать друг друга.

Она не походила на меня. Ребенок никогда не бывает похож на своих родителей. Но в это трудно поверить, пока он не повзрослеет. Наши дети всегда остаются частью нашего существа, даже после своего рождения, поэтому мы верим, что тоже являемся их частью. А это совсем не так. Они другие, они хранят свои секреты и носят в душе свои разочарования. И счастлива та мать, с которой они захотят поделиться ими.

Своим пристрастным взглядом я видела, что Гермиона живет иначе: строгая, дисциплинированная, одинокая. Она умело присматривала за домом. Но ни один мужчина не хотел ввести в свой дом дочь вызвавшей войну Елены и вдову беспощадного Неоптолема. Виноватая без вины, она стала изгоем.

Казалось, она примирилась со своей участью. Она умела смиряться куда лучше, чем я. Возможно, она унаследовала эту способность от Менелая. Как я уже говорила, она мало походила на меня. Со временем она стала относиться ко мне если не с любовью, то сердечно и тепло.

И тут к моей дочери посватался Орест. Он не имел ничего общего с тем полусумасшедшим убийцей, которого я повстречала по дороге в Микены. Это был сдержанный, уверенный, вежливый человек. Со всем почтением он пришел к Менелаю просить руки Гермионы.

Они с Менелаем уединились, я не присутствовала при их разговоре и его содержания не знаю. Знаю только, что некоторое время спустя Менелай появился на пороге комнаты, говоря: «Я согласен». Впрочем, Менелай теперь был абсолютно со всем согласен. Позже, когда Оресту оказали все предписанные законом гостеприимства знаки внимания и уложили спать, Менелай мне сказал, что Орест наконец-то искупил грех матереубийства. В свое время он разрывался между двумя противоречащими друг другу требованиями: долг требовал, с одной стороны, отомстить за отца, а с другой стороны, почитать мать. После убийства Клитемнестры Ореста долго преследовали змееволосые, собакоголовые эринии с крыльями, как у летучих мышей, и громко щелкающими кнутами. Он едва не потерял рассудок, временами падал без чувств, переживал приступы неистового безумия.

— Теперь это позади, Елена, — говорил Менелай. — Все позади.

Да, все позади. Я смотрела на него: вместо исполненного сил жениха передо мной стоял старик. А что видел он, глядя на меня? Думаю, это зрелище тоже не радовало глаз.

— И что же? — спросила я.

— Проклятие, наложенное на оба наших дома, исчерпало себя. Гермиона свободна от него, Орест заплатил сполна и очистил себя от скверны. Подумай только — наши внуки будут самыми обычными людьми! Никаких проклятий, предсказаний оракулов, богов вместо родителей! Как я завидую им.

— Да, они узнают свободу, которой не было у нас, — согласилась я.

«И не узнают величия и славы», — прибавила про себя.

Мы выдали Гермиону замуж за Ореста, отпраздновали свадьбу. Она с радостью покидала дом своего вдовства и уныния. Она призналась мне, что давно была влюблена в Ореста! Она призналась мне, даже не догадываясь, какой наградой стало для меня ее доверие.

— Видишь, все к лучшему, — сказала я. — Иногда жизнь исполняет самые заветные наши желания.

У Гермионы и Ореста родился сын Тизамен. Гермиона попросила меня принять его, что я и сделала с превеликой радостью, хотя повитуха была рядом. Я взяла внука на руки раньше, чем его мать, смотрела на сморщенное красное личико и благодарила судьбу за долгие, тусклые годы, которые мы прожили рядом с Гермионой, — без них не было бы этой минуты. Супружество, рождение — эти явления, казалось бы, навсегда стертые ужасом войны, снова заблистали передо мной.

— Он не будет героем, — приговаривала Гермиона, баюкая сына. — Его не призовут великие дела. Он будет честно делать самые обычные дела, земные, как и положено смертному. Матушка, по-твоему, этого достаточно?

Я наклонилась и погладила дочь по волосам — она редко позволяла мне этот жест, но момент был особый.

На мою жизнь хватило героев, — ответила я. — Тизамен проживет прекрасную жизнь. Ему незачем становиться героем.

— Век героев миновал. — В комнату вошел Менелай. — И что касается меня, я ничуть об этом не жалею.

— Батюшка, твое стремление быть героем чуть не стоило тебе жизни, а меня надолго лишило отца.

Гермиона посмотрела на него с состраданием.

— Все эти герои… — задумчиво сказал Менелай. — Все они погибли. А мы, не такие герои, живем и радуемся солнышку. И я не желаю тебе лучшей участи, мой внук. Ни в коем случае не становись героем.

Век героев действительно миновал, и Тизамену не стать героем, даже если он очень захочет. Большой бронзовый занавес — он опустился с небес — отделил нашу эпоху от эпохи героев, и никому не дано проникнуть сквозь этот занавес. Каждый век имеет свои славные страницы, но время моего внука не может повторить заново время Менелая.