Геннадий Карпов - Жизнь и необычайные приключения менеджера Володи Бойновича, или Америка 2043

– Ничего, я сейчас! Я справлюсь! Главное – ты держись! Вот же козлы! – забормотал я, снова берясь за бинт.

Бинт тут же пропитывался кровью, и я толком не знал, то ли продолжать бинтовать, то ли брать новый. Но ручьём она не лилась, и я решил домотать этот пакет. Худо-бедно, но с задачей я справился. Нога была забинтована, а поверх бинта я ещё на всякий случай напялил сеточку. А вот что делать дальше? Я в нерешительности огляделся. Мозги работали лихорадочно: то ли бежать за подмогой? Но куда? То ли тащить раненого в лодку? А как? Пока я раздумывал, Паша расцепил зубы и простонал:

– От боли нет ничего? И попить бы!

Сразу под бинтами и ватой лежала упаковка с маленькими шприцами. Пять штук с крохотными иголками-волосочками и надписью "Антишок". Только теперь я разглядел инструкцию, приклеенную на внутреннюю сторону крышки аптечки с перечнем всего, что находилось в этом волшебном сундучке, а внизу скромная надпись: "Сделано в Новосибирске. Упаковщик – Алякринский М.А.". Господи, какие же умницы живут в этом Новосибирске! Проблема была только в том, что уколы я никогда не делал! Я поглядел на Пашу. Тот, видимо, мою проблему, понял, и только сказал, морщась:

– Коли! Спасу уже нет никакого!

Он застонал, и завалился на спину, судорожно держа искалеченную ногу, хотя его пальцы уже разгибались.

Я достал шприц, свинтил колпачок с иголки, и спросил:

– Ты не знаешь, куда надо колоть?

– В плечо коли! В мышцу! – ответил Паша, не открывая глаз.

Пальцы у него разжались, он стал распрямляться и застонал, коснувшись раненой ногой земли. Я подставил аптечку ему под колено, сунул не глядя шприцом в плечо, и нажал на кнопочку. И только потом рискнул посмотреть на результат. Как ни странно, шприц попал туда, куда надо. Через минуту друг открыл глаза, поглядел на меня, на небо, и достаточно спокойно, хотя и хрипло, произнёс тираду:

– Ты видел, как умирают коты, Вова! Я видел. Они умирают молча. Уходят куда-нибудь в подвал, в кусты, забиваются туда, где никто не видит их страданий, и умирают. Без сцен, без вызова скорой помощи, без завещания, потому что завещать нечего. Им и помирать-то просто, потому что ничего не нажили. Ничто их тут не держит, не по чему рыдать. Кот сам никого не жалеет, и его жалеть не моги. Он кот потому что! Кот. Кот… Ему лапу оторвали…сволочи американские… хоть бы табличку повесили…

Я не успел никак среагировать на то, что товарищ то ли уснул под действием лекарства, то ли потерял сознание от кровопотери. Из-за мыса на большой скорости вылетели два катера-плоскодонки с пропеллерами типа вентиляторного, на каждом катере сидело по четыре солдата. На носу катеров стояли пулемёты. Первый катер направился в сторону берега, другой причалил к нашей лодке. На палубу перепрыгнул парень с автоматом, что-то крикнул в открытый люк, потом спрыгнул внутрь. Первый катер причалил к берегу, и кто-то крикнул нам по-английски, но с акцентом:

– Сюда бегом! Кто такие? Японцы? Бегом, руки вперёд, оружие оставить! Или стреляю!

– Мы русские! Тут раненый! – заорал я им по-английски, хотя тут же понял, что орать бесполезно: у солдат над ухом гудел вентилятор, да и разговаривать с нарушителями в их обязанности вряд ли входило.

Я поднял Пашу, и понёс его через месиво к катеру. В этот момент из нашей подлодки выскочил солдат, и крикнул своим:

– Это не японская лодка! Ни одного иероглифа!

Я подошёл почти вплотную к катеру, и повторил:

– Мы русские! Тут раненый!

Один из морпехов направил на меня автомат, а другой – станковый пулемёт.

– Японцы? Что тут делаете? Шпионы?

– Мы русские! Из России! Приплыли поглядеть Америку. Товарищ подорвался на мине. Помогите ему быстрее! Пожалуйста!

Морпех что-то крикнул на второй катер, потом достал рацию и с кем-то пообщался. Я всё это время стоял по щиколотку в мазуте, держа на дрожащих руках Пашу, который запрокинул голову и перестал подавать признаки жизни. Я только видел, что на его шее ещё бьётся пульс.

– Ты иди сюда! Труп бросай! – приказали мне с лодки.

– Он живой! Он не умер! Он раненый! Тут у вас мины на пляже!

– Бросай его в воду, сам сюда! Руки вперёд! Оружие оставь! Или стреляем!

– Да хер ты угадал, козлина тупая! – по-русски в сердцах сказал я, а по-английски добавил: – Этот человек – конструктор подводных лодок. Он очень любит Америку. Я тоже очень люблю Америку. Очень хотели к вам уплыть на своей лодке. И подорвались на мине. Его надо вылечить! Он – учёный. Я его не брошу!

Старший опять переговорил с кем-то по рации и гавкнул:

– Давай сюда!

Я подошёл к катеру, и положил товарища на дно. Катер дал задний ход, на меня дохнуло горелым маслом, и не успел я руками развести, как плоскодонка скрылась за мысом. Я остался стоять по колено в грязной взбаламученной воде. Возле моих ног колыхалась целая стайка дохлых мальков с огромными глазами, и пластиковый пакет из-под молока, судя по жизнерадостной корове на этикетке. Ребята из второго катера ещё минут двадцать шарились внутри нашей подлодки, потом захлопнули люк, и подплыли ко мне:

– Руки вперёд или стреляем! Не бегай, если не хочешь наступить на мину! Откуда прибыли?

– Мы из России! Давно хотели в Америку съездить! Сами сделали лодку и приплыли. Мой товарищ – инженер. Его надо в госпиталь! Тут кто-то мину закопал!

Главный достал рацию, тоже долго что-то с кем-то обсуждал, постоянно повторял: "Да, сэр! Нет, сэр!", потом тыкнул пальцем в меня, затем в лодку:

– Японец, бегом сюда! Руки вперёд или стреляю!

Я вытянул вперёд руки, и увидел, что левая – сильно ободрана и в моей крови, а правая – в пашиной. Потом залез в катер и хотел сесть, но меня поставили, как собаку, на четыре кости между двух солдат, сняв предварительно с руки часы и похлопав по карманам, и предупредили, чтоб не двигался, или они стреляют. Взвыл вентилятор, и мы поскользили над бухтой. Я поднял голову, глянул на нашу серебристую из нержавейки подлодку, на удаляющийся пляж, и заплакал. Тихо так заскулил. Чтоб не застрелили.

Плыли мы недолго. Минут через десять катер сбросил обороты, и мы подошли к такому же пляжу, только без нефти на берегу. Метрах в ста от воды стоял серый джип с пулемётом на крыше и большой белый пикап с проржавевшим капотом. Кузов пикапа был забран решёткой из ржавой арматуры. Меня вытолкнули из лодки, и повели к машинам. Оказывается, те стояли на гравийной дороге, которая тянулась вдоль берега, и уходила вверх, за гору, поросшую пальмами. При нашем приближении (За мной шли два солдата с автоматами. Правда, автоматы у них были за спиной, они просто иногда толкали меня в спину кулаками.) из пикапа вылез толстый водитель и распахнул дверь в клетку. Я залез в кузов. Дверь, тоже из арматуры, за мной со скрипом закрыли, повесили навесной замок, солдаты пошли обратно к катеру, а обе машины двинулись вглубь острова. Я сел на железную скамейку, ухватился за арматуру, потому что дорога была вся в промоинах, и машину сильно качало, и стал смотреть по сторонам. На душе не было ничего. Я не понимал – где я, и что происходит. Всё моё существо занимал какой-то тихий ужас, который застилал все остальные чувства, и мешал даже смотреть – не то что соображать. Может, организм так защищался от неблагоприятного внешнего воздействия? Не знаю. Но от всего пережитого я вдруг сильно захотел спать. Глаза слипались, невзирая на жару и тряску, я зевал каждые десять секунд. Я решил, было, лечь на пол и попытаться подремать, но только теперь разглядел, что пол был весь в соломе и навозе. Видимо, меня везли в свиновозе.